Чихо устает считать по ночам эти полосы в своей голове, по локоть спрятанные бинтами, его это так выматывает — весь этот страх и боль — что он вынуждает себя начать поить Чонгука снотворным, чтобы они оба могли позволить себе хоть сколько-нибудь нормальный сон, без кошмаров или постоянной бессонницы, потому что страшно даже глаза открыть, если никого больше нет рядом.
Чонгук молчит, но порой, загнанный в угол своими кошмарами, боится точно так же. А еще, он так болезненно чутко ощущает, как рушит чужой мир, что пропасть между ними только ширится. Без слов. Одними лишь прикосновениями к незаживающему красному. Прямо как сейчас, когда Чихо притихает, растягивается по столу напротив, поглаживая мягкими подушечками самый первый и самый большой выпуклый рубец под розоватым от крови бинтом, смотря на щелкающую в чонгуковых пальцах зажигалку. Это завораживает, и маленький горячий огонек позволяет почему-то забыть, хотя бы на эту темную беззвездную ночь, что стоит включить свет, и они больше не оказываются рядом. Чихо теряет Чонгука, не выпуская из рук, а Чонгук, отбирая и затягиваясь чужой сигаретой, все сильнее тает в этой сизой сероватой дымке, не позволяя притянуть себя обратно.
— Я люблю тебя, — тихо-тихо признается Чихо, губами растирая слова между чонгуковых тонких пальцев и заглядывая в глубину его тускнеющих глаз. — Чонгук. Я, правда, тебя люблю, веришь?! Перестань нас убивать. Я прошу тебя. Пожалуйста, просто скажи, что мне делать? Просто скажи. Заговори со мной.
Чонгук почти не слышит этой пропитанной ожиданием мольбы в последнем родном голосе, он так долго думает, как все это прекратить, как перестать делать друг другу больно, что предпочитает закрыться еще плотнее, на все замки, понимая, что время теперь всегда играет против них. Нет больше Чонгука и Чихо вместе. Вообще больше нет их. Есть только Чонгук, способный с поразительной легкостью разнести собой хоть целую чихову Вселенную, перетянувшую его насквозь где-то в самом ее центре. И Чонгук не хочет смягчать свое падение о чужую больную любовь, потому что точно такой же зависимости в нем не становится и чуточку меньше — он разрушается, и рушить следом за собой кого-то еще — это не то, что способно сделать хоть сколько-нибудь лучше им обоим.
— Отпусти меня, — без тени эмоций говорит Чонгук. Хватка на его руке в этот же момент начинает казаться едва ли не стальной, но Чонгук не просит и даже не уговаривает — он почти приказывает. — Хватит меня держать. Я не хочу здесь находиться. Я хочу домой.
— Ты не можешь просто взять и уйти, Чонгук. Это неправильно, — с горячечной настойчивостью произносит Чихо и в запале тянет обе руки брата на себя, прижимая их к столу и не замечая, как почти докуренная сигарета обжигает чувствительную кожу его ладони.
Чонгук на это только шипит и морщится, вырывая обожженные болезненным током предплечья, которые тут же прошивает мучительным напряжением, и Чонгук резко проезжается ножками стула назад, разрывая зрительный контакт и протирая пальцами левой руки оставшийся между костяшек почти черный сигаретный пепел. Ему больно и неправильно хорошо одновременно, и чувство это настолько пугающе привлекательное, что Чонгуку на самом деле хочется сбежать от всего этого прямо сейчас. И он не старается смягчить свои слова, он просто резко вырывает себя из чужой жизни так, чтобы на это можно было даже обидеться, лишь бы Чихо перестал нырять за ним так глубоко на дно их личной перекрошенной пропасти.
— Мне все равно, — на выдохе отвечает Чонгук и смотрит Чихо глаза в глаза, медленно поднимая перед собой согнутые в локтях руки. — Или ты меня отпускаешь, или это никогда не прекратится.
Голос у брата неестественно убежденный, такой горький и предельно чистый, что Чихо понимает — его маленький Чонгук не лжет. Есть в нем что-то до боли родное — мягкое и почти забытое. Он не играется и не пытается отомстить — он просто хочет их спасти. Даже если это значит, что рано или поздно они оба могут умереть. Поодиночке.
***
Этим утром Минхек не ожидает увидеть на пороге своего кабинета собранного и перебитого гранями злобы У Чихо. Он заходит без стука и без предупреждения, и выражение его лица заставляет Ли привстать и потянуться к стаканам своего мини-бара. В чем дело, Минхек понимает сразу же после того, как Чихо вливает в себя порцию холодного джина, отказываясь от виски тяжелым взмахом ключей от своей BMW и коротким, но емким «Чонгук».
— Звонил мой банковский агент, — сквозь зубы раздраженно цедит Чихо и падает на кожаное кресло Минхека, наблюдая, как он разворачивается и опирается бедрами о стол, всем своим видом показывая, что не очень-то понимает, о чем речь.
— С твоими деловыми счетами все в порядке, я лично за ними слежу, ты же знаешь.
— Да плевать я сейчас хотел на них, Минхек. Я доверяю тебе свою работу.
— В чем тогда проблемы? — спокойно перебивает Чихо Минхек, точно так же, как и он, не слишком настроенный слушать лишние пререкания, прекрасно зная, что У сейчас — беспокойно натянутая струна, подожженный фитиль которой заперт в машине вместе с Чонгуком.
— Проблема в моей матери. Я отслеживаю все ее счета, потому что это мои деньги, и я умею их считать, — Чихо замолкает на несколько секунд, зарываясь ладонью с наклеенным пластырем в беспорядок уложенных волос, и выдыхает тяжело, не пытаясь скрыть своего разочарования и злости. — Она заплатила Ю-Квону, — делая еще одну паузу, закрывает глаза Чихо и нервно откидывается на спинку кресла, уже в следующую секунду поднимая на Минхека блестящий опасными искрами взгляд. — Это он купил у меня Чонгука тогда.
Минхек устало проводит пальцами по вискам, не сильно удивленный, но и достаточно пораженный, чтобы можно было подобрать хоть какие-то слова или приличные утешения, которые, впрочем, не особо нужны им обоим. Минхек предупреждал Чихо, и он знал, каким может быть этот парень, стоит пошатнуть его положение, просто не хотел обращать на это внимания. Минхек его в этом не винит — Ю-Квон умеет обманывать, очень хорошо умеет, а
