слез, с другой — от не перестающих кровоточить запястий. До дивана в гостевой и самой далекой от кухни спальни, они добираются медленно и с большим трудом. Чихо боится шевелить Чонгука слишком резко. Он идет осторожными, выверенными шагами, не переставая звать младшего по имени и заставляя не терять сознания, пока в поле зрения не попадает Минхек. Ли хочет забрать брата, замечая непомерную тяжесть этой ноши и блестящие подступающие слезы в чиховых глазах, замазывающих и панику, и страх, и всю ту бушующую волну ураганных эмоций на дне его зрачков, но в итоге лишь проходит вперед, открывая нужную дверь — столько решимости и отчаянного желания защитить Минхек не видел у Чихо никогда. Он не знает, как они будут с этим справляться, но когда Чихо усаживает Чонгука на первое попавшееся на ходу кресло, зажимает его ноги коленями и сцепляет пальцы вокруг косточек под запястьями, да так и не отходит от младшего до тех пор, пока рядом не показывается врач, Минхек вдруг понимает — Чихо впервые в жизни наконец-то признает свои ошибки. Он принимает чужую правду, делит напополам чужую-родную боль и больше не отворачивается. Чихо глаза в глаза признается Чонгуку, что все это — его вина, собственными горячими прикосновениями и поцелуями сквозь зажмуренные веки прокладывая неоновым сигналом строчкой крест-накрест по разодранным венам — не отпущу, слышишь, я так просто тебя не отпущу.
Минхек даже сожалеет, что все меняется слишком стремительно и резко: он не может им больше помочь. Он может только принять. И смириться. Точно так же, как это принял и смирился Чихо.
У них нет выбора.
Есть только последствия, которых не избежать.
***
Несколько дней уходят на восстановление. У них обоих.
Чихо не отходит от Чонгука вообще. Он учится у вызванного Минхеком доктора ставить капельницы и правильно перевязывать вскрытые запястья — старается, по крайней мере — но выходит только запомнить, как прокладывать дорожки бинтов, и как останавливать кровь, если это снова не работает. Не работает это, кстати, почти всегда. Чонгук не срывает повязки и не особо охотно даже руками шевелит, но кожа почему-то так и не затягивается, а белая стерильная ткань краснеет все равно. Хорошо хоть, что когда приходится ее менять, Чонгук не сопротивляется. Он вообще никак не реагирует. Младший будто уходит в себя, запирается внутри на все замки и, по-прежнему отказываясь разговаривать, продолжает засыпать так, что с каждым следующим разом разбудить его становится все труднее. Хоть это и не было хоть сколько-нибудь лёгким с самого начала.
Чихо становится чуть легче только тогда, когда в его квартире, пусть и всего на пару дней, но появляется Чимин. Его приводит Минхек, который сам не в состоянии оставаться у них постоянно, потому что дела компаний Чихо и весь его бизнес ему приходится перенять на себя, а потому к еще одному принесенному документу на подпись Ли приставляет еще и его. Минхек буквально насильно заставляет Чихо снова поесть и лечь спать хотя бы рядом с Чонгуком, раздавая поручения, кому и как стоит себя вести, правда, совершенно не сразу приходя к чему-то общему. Минхек матерится, что эта блядская жизнь вечно подсовывает им какое-то дерьмо, но все-таки каким-то образом утаскивает Чихо на кухню, в которую тот теперь не заходит никогда, оставляя спящего Чонгука на перепуганного, но собранного Чимина.
— Блять, Чихо, прекрати это уже, слышишь? — обманчиво спокойно произносит Минхек, встряхивая У за плечи, чтобы тот хотя бы на десять процентов обратил на него внимание и перестал безумно пялиться то на вычищенный матовый кафель, перебирая на память, где были темные пятна чонгуковой крови, то на арку по правую руку от старшего, за пределами которой, наверное, впервые за последние дни вне зоны его видимости спит Чонгук.
Минхеку требуется всего лишь пара секунд на борьбу с вспыхнувшим спичкой У Чихо, который вдруг оживает и начинает бесконтрольно ругаться, словно Ли на самом деле хочет отобрать у него брата.
— Иди к черту! Какого хрена ты меня держишь вообще, Минхек? Что ты… — закончить он не успевает.
— Чихо! — голос Минхека резкий и тихий, готовый привалить цементно-бетонной плитой, такой пугающе спокойный в этих переливах затаенной угрозы, что Чихо даже вздрагивает. — В себя приди. С Чонгуком сейчас все хорошо, понимаешь? Он не один. Прекрати.
У моргает на последнем слове, сцепляется взглядом с холодными уверенными глазами Минхека и выдыхает весь перегорелый воздух из легких, понимая, что если он сейчас ослушается, оступится от усталости и позволит себе допустить ошибку, то также как и у Чонгука, сил у него на еще один такой забег не хватит — старый до сих пор не дал полноценно отдышаться. Поэтому Чихо только и может, что устало уткнуться Минхеку в плечо и дышать, размеренно высчитывая в голове от одного до десяти, чтобы можно было хоть как-то успокоить расходящиеся по швам нервы.
— Чихо? — снова зовет Ли, усаживая его на подоконник. Ноги только раздвигает, чтобы стоять было удобнее, и время дает — собраться и разложить все по полочкам. — Ты как?
— В норме, — спустя несколько минут отзывается Чихо и просовывает ледяные ладони под минхеково дизайнерское пальто. — Я просто испугался.
— Я знаю. На меня посмотри, — мягко просит Минхек и хмурится на ударяющие по стеклу капли дождя. — Ты ему нужен, и ты должен это помнить. Только это, на самом деле. Понимаешь?
Чихо не хочет ничего понимать и ни на кого смотреть — тоже. Ему бы стакан виски и свою постель, чтобы не забивать голову, как из всего этого выпутываться и как, черт возьми, объясняться перед самим собой и Чонгуком в том числе. За все. Поэтому не подчиниться Минхеку он не может. Это
