Возможно, рассказ о «родственном» открытии, сделанном 40 лет назад? Или о центральной роли новой важнейшей лабораторной технологии? Каждый вопрос — это потенциальное эссе, где чувства автора подчиняются какой-то новой точке зрения, уходящей дальше заголовков сегодняшнего дня и даже прошлого года.
В биографии Фредерика Уинслоу Тейлора, эксперта по эффективности и апостола научного менеджмента, я решил не замедлять повествование о его жизни анализом ее значения. Но анализ был нужен: влияние Тейлора распространилось по всему промышленно развитому Западу, а его представления об эффективности придали нашей жизни ее нынешний облик. Поэтому с резким изменением тона и акцента в конце книги — но пока Тейлор в повествовании был еще жив — я начал писать «Репортаж из конца века» (вдохновленный концовкой «Истории служанки» (The Handmaid's Tale) Маргарет Этвуд), который дал мне возможность взяться за наследие тейлоризма в чем-то похожем на эссе.
Бороться. Писатели всегда сражаются со своим материалом. Осмыслить его. Отдать должное всем его элементам. Извлечь историю из сухих фактов. Эссе как форма воспевает такую борьбу. Образованное от французского глагола essayer (пытаться, стараться), кажется, само слово отмечает нашу борьбу.
В моем длинном эссе я отошел далеко от жизни Тейлора во влияние научного менеджмента, его распространения по разным странам, его место в истории технологии, его корни в американской прогрессивной традиции. В разделе под названием «15 лишних движений в поцелуе» я рассмотрел культурную позицию эксперта по эффективности и задался вопросом о том, что же такое научное было в научном менеджменте. Я сравнил Тейлора с Генри Фордом, изучил место тейлоризма в тоталитарной идеологии СССР и нацизма.
Это уже слишком? Конечно, я беру одну из крайностей, описывая, что может пойти не так в эссе и, возможно, пошло не так в этом эссе — когда эссеист берет слишком широкий диапазон, оставляя мешанину из идей, мыслей, фактоидов и мнений, которым не хватает фокуса, которым не место в одном материале или которых просто больше, чем читатель может переварить.
Но я думаю, что противоположная крайность — слишком мало материала, — если и не встречается чаще, во всяком случае, более коварна. Здесь дело не в том, что текст подает что-то «неправильно», что он непрофессиональный или страдает недостатком мастерства. Но ему не хватает амбиций: автор останавливается слишком рано, ограничивает территорию, по которой блуждает его разум, и в итоге выходит нечто примитивное, стандартное или просто неинтересное.
Мы знаем врагов хорошего научного репортажа: плоские лиды, мутный слог, махровая неточность. Как научный эссеист вы сталкиваетесь со всеми этими врагами — и с другими. Вы, к примеру, можете недостаточно вложиться в текст или, напротив, вложиться слишком сильно и поддаться пустому солипсизму. Или слишком рано закончить — не пытаться, не бороться, но удовлетвориться первыми же простыми ответами, которые придут вам на ум. Или так и не зацепиться за то, что вы пытаетесь сказать. Или обманываться, считая, что вам на самом деле есть что еще сказать, когда это не так. Хм.
Не уверен, что эссе — этот разрушитель форм, не подвластный правилам: стоит анализировать. Дело не в том, что эссе невозможно проанализировать, разбить на составляющие и кодифицировать, изучить примеры каждого типа, найти в них шаблоны. В «Искусстве личного эссе» (The Art of the Personal Essay) Филип Лопейт упоминает аналитическую медитацию, обличительную речь, мозаику, мемуары — без сомнений, некоторые ученые зарабатывают этим на жизнь. Но я не уверен, что будущему эссеисту есть что почерпнуть из такого анализа. Скорее, использовать богатства эссе — значит оставить последние попытки удержаться за форму, отправиться в путешествие, не совсем понятно куда. Дэвид Кваммен начинает свое эссе «Воронка» 1992 г. с описания смертельно опасного эпизода в порогах реки Гэллатин в штате Монтана, сравнивает водовороты с огромными вращающимися щетками на мойке машин, упоминает ламинарное течение, напряжение сдвига и числа Рейнольдса, затягивает нас в анатомию и физиологию сердечных клапанов и рассказывает, как Леонардо да Винчи изучал движение семян травы, выброшенных в реку, таким образом получая
рисунки грациозной турбулентности, которые выводит вода, сталкиваясь с препятствием или падая с высоты: завитки, вихри, пенные шапки, длинные волны с гребнями, спирали внутри спиралей, все эти формы, накладывающиеся друг на друга, создавая прозрачную глубину.
Мы смакуем каждое свободное слово и мысль.
Но вся эта чертова свобода предполагает, что написание эссе покажется новым и странным тем, кто воспитан суровой дисциплиной газетной журналистики или даже работой на журналы с отсроченными дедлайнами. Острый фокус и хорошо определенный предмет, который почти в любом другом виде журналистской работы будет желательным, ограничивает размах и амбиции эссе. Не то чтобы эссе позволяет дряблость — в конечном счете оно требует такой же строгости и постоянной саморедактуры, как и все хорошие тексты. Но можно не слишком торопиться обращаться к этим верным профессиональным инструментам: можно потерпеть какое-то время свои писательские эксцессы и остаться открытым для шумных и назойливых вспышек своего воображения.
