За границами снов

перемен,
разыгрывают титул человека.

Песня о зеркалах

Мой добрый человек,
стряхни остатки сна,
из нашего окна
сегодня виден снег.
Он бережно убрал
нетоптанным ковром
страну кривых зеркал,
где пыль и тлен кругом.

Мой добрый человек,
беспечно улыбнись,
пора спуститься вниз,
в чужой двадцатый век.
Объявлен карнавал,
салют и крестный ход
в стране кривых зеркал,
где нас никто не ждет.

Мой добрый человек,
шутя, махни рукой,
мы лишние с тобой
на празднике калек,
блаженный миг настал,
поздравим с Рождеством
страну кривых зеркал,
где мы как раз живем.

Мой добрый человек,
зачем себя винить,
все тяготы войны
не стоят красных век.
И кто бы нас ни звал
на волю из тюрьмы,
страна кривых зеркал
бессмертна, как и мы.

Нечетным год

Прошел нечетный год,
этюд в карандаше.
Расплакаться готов
и думать за народ,
но выбран Майкрософт,
заглушки для ушей,
и стая пастухов,
и стадный хоровод.

Прощай, несчастный год,
зарубка на душе,
свидетель пышных слов
и мелочных забот.
По блогам дураков
расставлены клише —
ловушка и улов
любому, кто войдет.

Памяти Бернеса

В корзине памяти лукавой
хранится допотопный спам —
Ваш голос ростом пол-октавы
и рифмы с горем пополам.

Но как достойно и по праву,
глуша потоки фонограмм,
проходят прямо в души к нам
забытые любимцы славы.

И с каждым годом все сильней
тоска по брошенному краю,
как будто стая журавлей
своих последних окликает,
но некому ответить ей —
живые больше не летают.

Венеция

Из пенного моря
и детской мечты
возник этот город
камней и воды.
Здесь души немеют,
и голос молчит,
и в толпах несметных
я снова один.
Я боль запакую,
зашорю глаза
на пыль вековую,
на стены в слезах,
на ржавую пристань
и душный туман,
и наглых туристок
из северных стран.
Тогда мне покажут
божественный вид:
от пятен проказы
очищенный храм,
нетронутый смотрами
свежий гранит,
горбатые мостики
к частным домам.
Соломинки улиц
начнут хоровод,
надежны, как улей,
чужой не пройдет.
И чудится – может
случиться, как сон,
явление дожа
сквозь толщу времен.
И выйдут гвардейцы
в кружок фонаря
и будут гордиться,
что жили не зря.
Прочту заклинанье
детей и бродяг
и в каждом канале
оставлю пятак.
Прощай, мое чудо,
мой сладкий обман,
вино без посуды,
в кувшине – банан.
Для этого рая
синоним – табу,
и я выбираю
живой Петербург.

Прощание

Ты ушла из реального года
в параллельный пятнадцатый мир,
без имен, без числа, без погоды,
без друзей из далеких квартир.
Я остался на страже обломков,
обустроенных наспех в уют,
в той же спальне и в той же столовой,
где меня уже больше не ждут.
До свиданья, до встречи в Нирване,
во второй ипостаси, в раю,
или где-то еще.
Я не ранен,
я убит в неизвестном бою.

Крошечный пейзаж

Бинокль наоборот, простой обман,
на крупном плане мелко и нелепо,
и я, как безымянный великан,
могу шагать на Котлин по колено.
Барашки волн по пальцам шелестят,
и щепочки корабликов попутных
торопятся, как триста лет назад,
пришвартоваться в гавани под утро.
Сойдет на крыши солнечный пожар,
и честно сохраняя краски мира
возьму на память крошечный пейзаж,
задуманный великим бомбардиром.

Щегол

К любому виду из окна
всегда найдется верный ключик.
Я не хозяин, а попутчик,
душа под кайфом и больна.
Душа больна давнишней тенью,
в ней вечный взрыв, пожар, испуг,
старик с кольцом, и русский друг,
и рыжий ангел во спасенье.

Но ангел двери в рай закрыл,
у друга трудности с моралью,
старик случился моментально
и жизнь мою перекроил.
И жизнь с тех пор течет нескладно,
в ней правит мировой секрет —
бессмертный маленький храбрец
работы старого голландца.

Блаженный и ужасный грех —
владеть единственным на свете
и выбирать: хранить ли в сейфе
или отдать и умереть.
Тем неожиданней каскад
финтов бессовестного друга:
тропа из замкнутого круга,
свобода, деньги… и тоска…

В полуночной стране

В полуночной стране
сомнительный уют,
от уличных огней
пятнашки на стене,
кровать, как парашют,
подвешенный к спине,
шкафы и стулья ждут
путевку на маршрут.

В полуночной стране
печальники живут,
считают, сколько дней
достанется весне.
Прощай, сентябрьский труд,
законченный вчерне,
другие подобьют
баланс твоих минут.

Сосновая жизнь

Сосновая медлительная жизнь,
шуршание на тропах муравьиных.
Давай возьмем корзинки и ножи
и с головой – в зеленые глубины.
Какой покой. Ни слова о любви,
здесь не бывает скучно или тесно,
здесь даже пахнет вечностью