Какое-то время в этом месте площади человек видел проплешину. Потом толпа сомкнулась, подернулась тишиной. Застыла.
Человек крикнул сверху: «Ну, чего вы еще хотите от меня?»
Вверх полетели возгласы: «Снять его!», «Вон из нашего города!», и вопли: «Обезьяна!», «Жалкий шут!», «На костер колдуна!».
Теперь площадь напоминала перестоявшую бадью с квашней; гнев толпы поднимался все выше, лез изо всех щелей. Великан в рыжем домино сделал попытку ухватиться за канат и подняться. Не вышло.
Человек на перекладине встал на руки и начал выделывать всевозможные чудеса акробатики.
Реакция толпы была неописуемой. Такого издевательства она не могла вынести! Горький, громовый рев покрыл все; люди кричали, не слыша своих голосов, захлебывались и глохли.
Сколько раз человек на перекладине делал этот же самый трюк перед той же публикой и это ему сходило с рук; тогда все вытягивали шеи и благодушно похохатывали, потешались над шутом с его послушным телом. Теперь это их бесило, и они спешили принести жертву своему праведному гневу.
Человек позволил себе некоторые вольности, и вот уже публика не прощает. («На костер колдуна!»)
Вверх летели башмаки, колпаки, трости, короны, бутылки – все, что под рукой.
Затем толпой постепенно и властно овладела весьма практичная трезвость. «Надо подняться на крышу, пройти по перекладине и столкнуть наглеца вниз!» – проорал багроволицый «нищий». «Вот ты и пройди! – отвечал серенький и совершенно прозрачный «король». – Повелеваю!»
Тем бы, может, и кончилось, но ветер спутал все карты.
То был тот самый ветер, что обещал акробату вернуться сильным, свирепым.
Человеку в темно-красном трико надоело стоять на руках, он спокойно сел и свесил ноги вниз, там негодовали, а он уже забыл об этом, задумался о чем-то, но тут-то и подоспел ветер.
Он стал исподволь раскачивать канат, своевольничал, играя с толпой, срывая бумажные колпаки, унося разноцветные покрывала…
Ветер наливался силой. Лохматый конец каната, как маятник гигантских часов, описывал над головами, над площадью широкие круги и дуги, все шире, размашистее, и акробат заметил старания ветра.
Он ловко вскочил, ухватился за канат и плавно соскользнул вниз. Тысячи рук протянулись вверх, желая схватить обидчика, предвкушая расправу, но он остановился над кипящей толпой и начал свой полет.
Достигнув шквальной силы, ветер погасил светильники КАРНАВАЛА, но темней от этого не стало: в городе начался пожар, бросив на лица преступный, хищный отсвет; черные дымы качались в небе, переплетаясь с белыми дымами, но никто не замечал этого.
Большой темно-красной птицей над ненавистью носился человек в старом трико, и все глаза охотились за ним. Он, фигляр, шут, осмелился смеяться над толпой, обманул ее ожидания. Близка расправа.
А человек хохотал весело, беззаботно и, казалось, не знал, что внизу, под ним, много голов с единственной трезвой и неумолимой мыслью: «Смерть шуту!»
А человек летал и хохотал, и ветер помогал ему, и никто не мог схватить его, и человек смеялся, смеялся, смеялся…
И лохматый конец каната реял над головами, фаршированными злобой, как хвост кометы.
Наутро небольшая бульварная газетенка поместила в разделе «Происшествия» следующие заметки:
Нам стало известно, что вчера вследствие пожара у г-на К.К. погибли все свиньи (числом 2).
Редакция выражает соболезнование г-ну К.К.
Сегодня, в 7 часов утра в куче бумажных колпаков и серпантина мусорщики обнаружили труп неизвестного. Опознание не представляется возможным: труп обезображен до неузнаваемости. Сохранились великолепные зубы, открытые оскалом смеха. Сомкнуть челюсти не удалось нашим лучшим специалистам.
Прогулка
– Пойду, куда глаза глядят!
Сказано громко и внятно, не без покушения на сильный эффект. Выражение, правда, несколько неопределенно, но тем не менее недвусмысленно.
Ответствуют – два занятых кресла, два отсутствующих затылка (вид сзади).
Разноцветный экран дышит и живет; он кажется мне сейчас самым одушевленным существом, которому к тому же не откажешь в привлекательности. Я ж ощущаю себя какой-то придуманной, серой, жалкой в своей необязательности в данном интерьере, в пространстве и времени…
Обхожу кресло сразу с обеих сторон, мои полупрозрачные половинки встречаются перед экраном и, сердечно поздоровавшись за руку, сливаются в одно целое. Меня, во всяком случае, это удивляет, но, не успев разобраться в сем феномене, слышу: «Отойди! Не видно!»
Присаживаясь в сторонке на диван и с большой скоростью и с еще большим недоумением меняю все чистые и смешанные, мыслимые и немыслимые цвета. Чтоб заметить это новое явление, мне было достаточно видеть свои руки: вот они стали ядовито-зелеными, вот – фиолетовыми… Бирюзовые! Темно-алые. Напоследок – совсем уж какого-то сумасшедшего оттенка: то ли цвета переспелого плода хлебного дерева с переходом в ультрамарин, то ли
