За границами снов

Цербер тоже все понял правильно.

Он во весь опор понесся к кургану.

Мешочек стильной фенечкой болтался на его шее.

С земли попасть в курган было гораздо труднее, чем с неба: широченный глубокий овраг, бывший когда-то руслом великой реки, дальше – стаи голодных стигийских псов, на самом деле давно исчезнувших, но боящихся себе в этом признаться, фанатичные двуногие твари, защищавшие все подходы к кургану не на жизнь, а на смерть (и не потому, что их об этом просил Слепой Бог – ему-то как раз было до фени, – а потому просто, что ничего другого они не умели и совсем не хотели учиться); самый же вход в курган стерегли могучие мудрые сфинксы. Но зверю было плевать, ему было абсолютно нечего терять – вероятно, в этом была большая часть его силы.

Овраг он перелетел одним махом – на черных крыльях звериной ненависти. Изнуренные собственным страхом псы при виде его ломились во все стороны, кто куда – Цербер ведь был из породы церберов, пусть разжалованный, но сохранивший свое грозное имя. С двуногими, правда, пришлось повозиться, но, когда их стало слишком много, а Церберу – совсем невмоготу, он открыл мешочек и вобрал в себя последний вдох своей любимой. И стали ярче гореть глаза, испепеляющим огнем, его пульс и внутренний ритм ускорились многократно, он стал настолько скор, что мог ступить на полшага в будущее. И твари наконец не выдержали – отступили.

Оставив после себя горы трупов и море дымящейся крови, Цербер добрался до сфинксов. Они было собрались запутать мутанта своей хитроумной загадкой, но матерый зверюга вставил в уши большие агаты – заткнул их – и спокойно прошел мимо озадаченных сфинксов. Теперь вместо слуха он обзавелся еще одной парой красивых глаз, теперь он видел все вокруг себя и внутри, проникал взглядом вверх и вниз, он ступил в будущее на целый шаг, но единственное, чего он по-прежнему не мог видеть, – свое все то же туманное прошлое.

Цербер вошел в пещеру и предстал пред слепые очи Бога Бурой Равнины. Он вынул из ушей агаты и положил их между лап, а еще между собой и богом: теперь у него не было нужды заглядывать куда бы то ни было.

«Далече забрался, зверюга», – таким было приветствие старика.

«Зачем ты убил ее?» – Цербер, вместо приветствия.

Бог был удивлен. Он навел на Цербера свои пустые глазницы, словно решая, не испепелить ли ему наглеца взглядом, которого нет. Но он лишь спросил в свою очередь: «Как давно ты сошел с ума?»

– Она никому не делала зла.

– Wahrheit?

– Зачем было убивать ее?

Бог хихикнул.

– А зачем было трогать ее сердечко? Своим phallus. Это он убил ее, а не мы.

– Не съезжай с базара, я говорю о сути дела.

– О сути, – бог задумчиво пошамкал беззубым ртом. – Ты. Говоришь. Нам. О сути. – Длинная, длинная пауза. – Das ist interesant. А суть такова: это не наш сектор ответственности. Мы вообще не знаем, каким ветром занесло ее на нашу территорию. – Он снова хихикает. – И за каким хером не знаем. Но не наша вина, что из украденного у тебя сна она выпорхнула бабочкой. А не, например, филином.

У бога длинные пальцы и тонкие кости, его голова массивна, она напоминает шлем, а лицо словно белый-белый череп. Истерзанный чужой планетой пришелец, изможденный голодом и одиночеством, холодными ливнями, свирепыми ветрами, укрывшийся от них в пещере кургана, покинутый и древний – от скафандра остался только шлем, практически сросшийся с головой…

– Зададим встречный вопрос, – тяжело вздохнул бог, – зачем было не замечать ее?

…Странный, невидящий бог, которого также никто не видел, но все его рисуют другим.

– Я не знаю, – Цербер не смотрит на бога, – я думал, так и должно быть.

– А мы и не спорим, – ласково молвит бог, – вполне вероятно, так и должно быть. А, может и нет. Мы себе не забиваем голову, – бог мягонько так стучит по голове-шлему длинным пальцем, – всей этой zalupoft. Мы не вмешиваемся.

– Но…

– Не перебивай нас, псина, – по-прежнему елейно, но властно. – Это она пришла к нам. Из-за твоего равнодушия. И мы дали ей красивейшее из имен. Потому что ее привела любовь. Нам стало любопытно. Еще мы дали ей право меняться. Чтобы у тебя было право выбора. Почему ты заметил ее Эей? Не розовой пантерой, не белым леопардом, а? Сейчас была бы жива она…

– Но я увидел и полюбил ее такой.

– Забавно, а мы тебя даже не видим, но любим не меньше, поверь.

– Странная любовь.

– Ну, уж какая есть. Но ты, как водится, и ее не замечаешь. Как совсем недавно Эину, правда?

– Верни мне ее!