– Кого?
– Эю, мою любовь.
– Забавно, забавно… А нашей любви нашему мальчику, получается, мало… – Бог смеется. Хихикает. Прикалывается. – Нет, походу, весь мозг, данный тебе при рождении, остался в тех двух головах, которых когда-то мы лишили тебя.
– За что, кстати, ты лишил меня их?
– Следующий вопрос, пожалуйста.
– За что ты лишил меня моей любви?
– Не утомляй, шелудивый. Право.
– Верни мне ее.
– С какой такой стати?
Бог чешет свою тоненькую бороденку, загнувшуюся клиновидной спиралью – вероятно, от долгого сидения в такой вот неудобной позе: прямая спина, ноги поджаты, руки на коленях, подбородок на тыльной стороне ладоней.
– Я знаю твое Тайное Имя.
– Да брось! – он явно стебется. – Которое их них?
Цербер торжественно произносит последние слова Эи, он обращается к богу по имени, снова просит вернуть ему его любовь.
– И что? Ты всерьез думаешь, это что-то меняет? – бог поудобней устраивает свою голову, он словно готовится к долгому-долгому разговору, он спрашивает, – то, КАК вы к нам обращаетесь и как называете? По-твоему, это что-то меняет?
– А разве нет?
– Stupid dogs, fucking people! Ты не можешь знать нашего настоящего имени. Оно для тебя пустой звук. Шелест ветра. И даже если допустить безумную мысль, что ты произнесешь его… Оно тут же потеряет смысл.
– Но почему?!
– Потому что произнесенное имя не может быть тайным. И все, что вы ищете, придумываете – все это пустое. Потому что давать имена – безусловная прерогатива бога, а ты…
Бог вдруг замолчал. Он смотрит на дыру в потолке. Он вспоминает, что недавно уже говорил это (в дурдомах такое называют дежа-вю), и еще он вспоминает, что не говорил бабочке своего имени. Он очень долго смотрит в дыру, он шепчет: «Merde. Mechanisen taube. Fucking people».
Цербер внимательно слушает нездешние слова, он пытается их запомнить, он думает, что это, может статься, настоящее имя бога, он даже повторяет их про себя, а вслух спрашивает – на всякий случай: «Что?»
Но бог не отвечает, он молча думает о чем-то своем, нездешнем. Потом он задумчиво так роняет: «Забавно. Тебя привела сюда ненависть. Но ты тоже просишь любви, – он собрался было закончить, поделиться с Цербером своим нездешним секретом, но вовремя спохватился. Он сказал всего лишь: – Все ваши просьбы так… тривиальны».
– Забери мою третью голову, но верни мне ее.
– Шел бы ты в срань, а, – устало говорит бог. – Вообще, шелудивый, слухи о наших возможностях, знаешь ли, изрядно преувеличены. Есть вещи, которые недозволено делать даже нам.
– Кем недозволено?
– Следующий вопрос, пожалуйста.
– Тебе мало моей головы?
– Нам НЕ НУЖНА твоя голова.
– А мне нужна Эя.
– Бла-бла-бла. Порожняк. Мы не можем ее вернуть. Мы можем дать тебе новую. Практически такую же. Даже немного лучше старой.
– Мне не нужны андроиды. Мне нужна Эя.
– А нам не нужна твоя голова. Играем кто кого переиграет? Или ловчее облапошит? Ты по-любому в попандосе. Тебе нечем крыть.
И так продолжается целую темную, как пещера, вечность: мрак, сырость, дыра в потолке, бог со зверем спорят ни о чем.
Наконец Цербера осенило: «Мне есть чем крыть! Если не катят молитвы, я предлагаю сделку».
– О, – бог едва заметно поводит плечами. Он типа оживляется. – Принято считать, что сделки заключаются не с нами, а с нашим братом, – он снова хихикает. – Entsuldigeng sie bitte. Za calambur. Жить в ваших клише так утомительно… Между тем склонность к коммерции во все времена нами приветствовалась. Кому улыбается удача?
– Не понял?
– Это ведь так очевидно. So bitte, мы слушаем тебя.
– Ты вернешь мне мою любовь, – Цербер смотрит на Слепого Бога с надеждой, – а я дам тебе зрение. – Он подталкивает к 6oiy сверкающие агаты. –
