Два новеньких глаза. Даже немного лучше старых.
– Забавно, это забавно, – шамкает губами старик и замолкает.
Он молчит так долго, что где-то рыбы выползли на сушу из воды и научились дышать и смеяться.
– И ты думаешь, – говорит бог наконец неуловимо меняющимся голосом, – эти стекляшки могут вернуть наше зрение? Ты – плохая собака. Очень глупая.
– Не базарь херни, – слегка обиженно буркнул Цербер, – это не стекляшки. Это все, что осталось от моей любви. Ее слезы.
Бог говорит – Да? 1st das wahr? – Он спрашивает: – Vaus permettez? – И быстрым точным движением хватает он агаты и вставляет их в свои пустые глазницы.
Пещеру наполняет новый терпкий аромат.
И смех.
Это не издевательское старческое хихиканье слепого творца, это полноценный смех. В нем звучит торжество. Облегчение. Эхо усталости, которая умирает.
– Ну наконец-то, – вздыхает Бог, вертя своей головой. Он видит озадаченного притихшего Цербера, опостылевшую пещеру с дырой в потолке, он видит живых и мертвых защитников кургана, разноцветные тучи и каждую редкую травинку на бурой земле, он видит все, чему давал имена, он громко произносит: – Verwandlung. Наконец-то.
Предположительно, Всемогущий Бог ищет взглядом хоть что-нибудь, чему он не придумал названия.
Перепуганный Цербер припал к земле, он боится дышать, но и глаз закрыть не может.
И вот, когда перед новым взглядом слепого бога предстала вся бурая равнина и он не нашел там ничего нового безымянного… голова его начинает искриться… а сам он словно рассеивается… превращается в агатовый дым… с терпким ароматом и тигровой окраской. Дым потянулся к дыре в потолке, сквозь которую Цербер видит черное-черное небо – это несметное число надменных птиц собралось над курганом, своими мускулистыми крыльями разогнавших
И Цербер видит, как птицы жадно пьют терпкий агатовый дым, оглушительно хлопая крыльями. Он тоже тянет носом. Он вдыхает глоточек горького дымного облака, и к нему наконец возвращается украденный сон, где он сидит в темной пещере и придумывает новые имена всему, что давным-давно имеет свои. И еще он ждет. Покорно ждет чего-то. Он слепнет от темноты. Положив большую голову на согнутые колени, он иногда погружается в короткий стариковский сон о совсем другом мире, где люди не имеют крыльев и молятся совсем другим богам эти люди, но все о том же. О новых именах и странах. О любви, что похищает сон. О снах, где ютится недозревшая любовь – ютится до той поры, пока на миг не созреет, не проснется и станет ненавистью, которая поведет молящихся кого за чем. Об улыбке удачи и о том, чему она улыбается. А проснувшись, Цербер снова покорно ждет. Наверное, того, что кто-то из молящихся придет к нему и предложит сделку. Или что-нибудь еще.
И на бурой равнине снова покой. В сердце ее стоит курган, где дремлет и чего-то ждет слепнущий бог, а вдоль границы равнины идет цепь лысых могильных холмов, поющих печальную песню, что привлекает туда молодые ветра и зверей издалека. Когда пульс их сердец совпадает с пульсом сердец, зарытых в холмах, рождается что-то новое – безымянное.
Только разноцветные тучи почему-то не вернулись на серое небо.
А птицы на месте. Надменно парят, пьют целебное время, молчат. И не спят, никогда не спят. Потому что во сне буквы не отличить от рыбьей чешуи, а время, запутавшись в волосах и перьях, теряет свои целебные свойства.
И потом: о снах ведь нужно рассказывать, а птицы этого не любят.
Это их отвлекает…
И ты замолкаешь. И ждешь вопроса о том, от чего же это отвлекает надменных птиц. Но вопроса нет, Даша дремлет, и ты тоже молчишь довольно долго, и сам начинаешь дремать, а потом сквозь сладкую зудящую дрему ты ощущаешь легкую досаду, какая бывает, когда отлежишь во сне руку или ногу. И ты аккуратно высвобождаешь руку из-под Дашиной головы, встаешь и приоткрываешь окно, вдыхаешь свежий ночной воздух. Вновь слышится вой, но на этот раз ясно, что воет собака – она воет, а потом лает. Ты идешь к матрасу, ложишься. Твоя рука погружается в теплый Дашин живот, а следом и мозг делает то же самое.
Музыка начинается там, где рождаются звуки, все правильно, но то, что происходит в твоей беззвучной голове, это ведь трудно назвать тишиной, а?
Алина Судиславлева
г. Санкт-Петербург
Родилась в Ленинграде; окончила немецкое отделение Института иностранных языков по специальности «Перевод и переводоведение».
