До горизонта и обратно

Покосилась изба-пятистенок

Олегу Чухонцеву

Покосилась изба-пятистенок,
палисадник бурьяном порос.
И блуждают из прошлого тени
средь бутонов изросшихся роз.

Выше роста стеной разнотравье
захватило былые дворы.
Здесь давно уже косы не правят
и давно не стучат топоры.

Тишина… Лишь гудение шмеля
да бои одичавших котов.
Запах прели пустых подземелий
у церквушки без глав и крестов.

Омертвелое русское чудо
затаилось в безбрежных лугах.
И вдруг с сердцем становится худо
до предательской дрожи в ногах.

С грустным скрипом болтаются двери,
режет уши их жалостный стон.
И глазам так не хочется верить,
Но, увы, это явь, а не сон.

Разрушается чья-то обитель…
Мелом надпись в светлице пустой:
«Дом ничейный. Кто хочет – живите».
Да вот только не хочет никто.

Дребезжит безнадеги телега,
расплескав чистых луж озерца.
На столешнице – крепкий мой «лекарь»,
что врачует пустые сердца.

Мойка 12. Точка отсчета

Мойка с глазками темных проталин.
Друг-подполковник с двойкой «Ле-пажей».
К месту дуэли тронулись тайно.
Перекрестили путь экипажу.

Не обижайся, друг мой сердешный.
Взгляд из окошка… Может, последний.
Люд, развеселый и безмятежный,
знал бы, кто едет… Знал бы, кто едет…

На тротуаре мерзнут девицы.
Пробует сбитень группа кадетов.
Красные щеки, светлые лица.
Ходят вороны по парапетам.

Город жирует… День превосходный.
Аристократы бьются снежками
в Летнем саду. Рота пехоты
мимо… Ритмично топчут ногами

преображенцы снежную мякоть…
Выскочить к черту из шаткой кибитки
и… строем бы с ними! Хочется плакать…
Дрогнет удача – станешь убитым.

А у Волконской – чай с пирогами.
И развернуться вовсе не сложно.
Мог примириться? Нет уж! С рогами
быть невозможно… Жить невозможно…

Всюду усмешки и пересуды.
Исподволь взгляды с дерзким злорадством.
На сердце камень весом в полпуда.
Ждете развязки? Будем стреляться!

Может, удастся муху прихлопнуть.
Все, что случится – Бог не осудит.
Пусть покусают губы холопы:
грязных наветов больше не будет!

Малая Невка… Невка Большая…
Белого цвета Черная речка…
Лишь бы дуэли не помешали,
лишь пистолет бы не дал осечки.

Ветер с Невы

Ветер с Невы; сырой и промозглый…
Капли дождя, словно жесткие розги,
секут на лице задубевшую кожу,
но мне на погоду ругаться негоже.

С Атлантики воздух вдыхает холодный
и в штиль задыхается без кислорода,
без запаха моря дышит вполсилы
он – самый красивый город России.

А волны грызут здесь гранит парапетов,
резвится Нева под порывами ветров,
свинцовыми мышцами грозно играет,
суденышки в жертву себе выбирая.

На струях воздушных планируют чайки,
полетам подросших птенцов обучая.
Вот снова норд-вест лезет змейкой за ворот:
целует меня мой обветренный город.

Воробьи

Опять пришла пора ветров сердитых,
надует север неизбежность вьюг,
а в небе стаи птиц- космополитов,
как по команде, двинулись на юг.

Укрыло снегом вновь дворы и парки,
и утром темень за окном моим.
– Ты что грустишь и нос повесил, парень? —
мне весело щебечут воробьи.

Они сидят цепочкой на скамейке
под голой липой, сбросившей листву.
Коричневой драчливою семейкой
всю зиму с нами птицы проживут.

Их не пугают лютые морозы,
да поступь верениц голодных…брей.
Лишь иногда чириканьем попросят
им покрошить на наледь сухарей.

Взметнувшись стайкой от прохожей кошки,
их шумный табор сядет на карниз,
а я махну ладонью понарошку,
голодным птицам скинув булку вниз.

В счастливом гаме вновь потонет дворик,
ворвется в душу светлая струя.
И почему в народной поговорке
из пушек бьют по славным воробьям???

Блокадный трамвайчик[16]

Легка апрельская капель
и глубоки следы проталин.
Трех революций колыбель
от стылой одури оттает.

А дни уже не коротки,
подсохли хмурые фасады.
Исчезли с улиц ледники
мертворожденных дней Блокады.

Шуршит трамвайчик номер три
по рельсам – грязным и щербатым.
Внутри седой артиллерист
гармонь гоняет перекатом,

и сквозь маршрутный перезвон
знакомым вальсом довоенным
смурной вагон заполнил он,
как кровью ссохшиеся вены.

Остатки ржи стирая с рельс,
хоть и с натугой, но проворно
бежал трамвайчик сквозь апрель
и пел: – Я жив! Ты слышишь, город?!

Усть-Ижора

Воды тихой Ижоры вливаются в Невскую вену
здесь, где часто разносят неведомый запах ветра.
Я сюда прихожу, изливая души откровения,
и рукою машу всем снующим в волнах катерам.

В низкий облачный свод упирается храм куполами.
Русский князь в черной бронзе вознесся над створом реки,
словно восемь веков не слизало истории пламя,
и