До горизонта и обратно

боли жаль
и беспредметную печаль,
и жизнь без горестей и ссадин.

В шторма я парус поднимал.
Я слышал мачты стоны, скрипы…
Встречал легко девятый вал…
Но вдруг сегодня я узнал,
как сладок дома чай из липы.

Весной

По сонным крышам, по дворам, по лицам
веселый ветер утром пробежал.
Его давно уже весь город ждал, —
и дворник Коля, и в кустах синица…

А ветер радостно стучался в двери,
из рук хозяек вырывал белье,
шутил, смеялся, что-то пел свое…
И вдруг – так захотелось в счастье верить!

Когда от солнца задышали крыши,
а грязный снег фиалками пропах,
тогда, в калошах новых на ногах,
я двери настежь отворил
(я ничего не говорил)
и в день весенний, улыбаясь, вышел.

Сколько в прошлом было иктересного…

Сколько в прошлом было интересного…
Даже курсы в наркодиспансере.
А сейчас лишь в области словесного
я живу в той чудной атмосфере,
от которой нам остались кубики,
гильза, ножик, тети-Лялин бантик,
запахи еще… так пахли бублики,
те, которыми нас угощал солдатик.
Время не течет, оно ведь дро?бится —
было три восьмых, вдруг сразу —
пять десятых…
А душа горит, душа коробится,
глядя на конец шестидесятых.
Ну зачем было идти с плакатами
мимо мест холодных и осенних, —
никакими красными заплатами
не прикрыть нам пражских лиц весенних.
А потом «запор» семидесятых, —
диссиденты, высылки и тюрьмы…
Вновь все повторяется в ребятах,
вновь на перекрестках жгутся урны.
Вновь бегут, клянут ее… жестокую,
травят вновь со злобой злого быдла.
Ну а те, глазами с поволокою,
смотрят вниз и им оттуда видно,
сколько было в прошлом интересного…
даже курсы в наркодиспансере.
И зачем мы, в области словесного,
кружимся на этой карусели.

Друзья уходят

Друзья уходят…
Уходит вечер.
Друзья уходят,—
не будет встречи.

Тоска, над краем
проходят люди…
Мы что-то знаем,
Кого-то любим.

Друзья уходят.
И только ветер…
Друзья уходят,
как всё на свете.

И только эхо
улыбок, звуков
слезой и смехом
застонет глухо.

Дней осенних череда.

Дней осенних череда,
словно поезд, вдаль уходит.
Ничего не происходит…
Только плещется вода.

Только мокрый от дождя
греется в подъездах вечер,
ищет что-то в лужах ветер,
ничего не находя.

И как память о тепле
той давно забытой встречи,
догорают тихо свечи
на неубранном столе.

Туман над тихой речкой…

Туман над тихой речкой,
уснувший поплавок
и стелется беспечно
от костерка дымок.

Сижу и вспоминаю
друзей, слова, года…
и вновь не успеваю
прийти к себе туда,

на тот забытый берег,
где синий лес вдали,
где ветер еле-еле
качает ковыли.

И, видимо, не скоро
увидеть суждено
черешню у забора,
знакомое окно…

Не для меня сегодня
туманы на лугу
и лодка возле сходней,
и удочки в углу.

Почти по Блоку

Ночь, утро, вечер, дом, работа.
Привычный каждодневный круг,
где чувства входят в часть расчета,
а напоказ лишь позолота,
как щит от бесконечных вьюг.

Уставшее лицо вокзала.
И снова поезд в мой январь.
Там нет конца и нет начала…
Но будут вечно: «…рябь канала,
аптека, улица, фонарь».

Последний лист

Жизнь моя – одни убытки
и потери, жди-не жди.
Неудачные попытки,
в прошлом крепкие напитки…
И прощальный скрип калитки,
будто стон больной груди.

Лист последний тихо кружит
над моею головой.
И транжиры – злые стужи,
тратят всех, кто мил, кто нужен…
Тишина и мрак все глубже,
тяжелее надо мной.

Желтый лист, и тот без даты…
Ничего другого нет, —
нет ни дерева, ни хаты,
все ушло, ушло куда-то…
А ведь помнишь, был когда-то
у листа зеленый цвет.

Хатки, старенькие хатки…

Хатки, маленькие хатки
средь высоких тополей,
вы мне сестры, вы мне бра?тки,
вы души истертой латки,—
так печалитесь о ней.

Вы печалитесь о всяком,
каждый дорог вам и мил…
Подоконнички не лаком,
а слезой да вздохом-ахом
вам Всевышний окропил.

Отвернусь я от соседок,
отвернусь от грустных лип,
увернусь от хлестких веток,
и услышу напоследок
у калитки тихий всхлип.

Хатки, старенькие хатки
средь высоких тополей,
вы души моей заплатки,
помолитесь же о ней.

Хорошо

Хорошо сидеть и слушать,
как поет в печурке вечер,
как танцует дождь на крыше,
оступаясь и скользя.
Как шальной какой-то ветер
(что не скажешь – он не слышит)
отнимает одежонку
у промокшего