волны, Кто там хрипит или молит… Что там, детский призыв Или родительский голос… Кто же тебя заставит Перевести их лениво В доли речи ничьей И музыкой проложить: “Сынок, космическая глина, На ощупь мы тебя лепили Под тенью быстрого дельфина, Над темью дна И под качнувшейся лазурью В безбрежность отпускали сына.” Или: “Словно пух, мы бросали тебя под солнце, Где томимая светом вода, Не затем, чтоб торпедой свинцовой Уходил ты громить города. И вот стоишь ты и не знаешь, Где утопить свою главу… Здесь, где отхлынули улицы На перекрестке сухом. Замер ты, Заглядевшись на площадь, Где гений твой на пьедестале Повернулся вослед уходящему солнцу, Опершись на каменную гитару…” Теперь я и сам увидал его. Но все разошлись в парикмахерские — Растворились в пульверизаторах пыли ночной, А ты дельфин один на пилке зубов играешь У входа в разбитые бани.V Кто обезвоженным ртом мычал С подводным тремоло созвучий, Кто с бубенцом транзистора Похмельною мотая головою, Брел на водопой — Тот поймет тебя. Тебя молодой дельфин, Заблудившегося в переулках, Я увидел – ты подслушивал тайно себя Через провод, идущий к ушам, Куда поджелудочный магнитофон напевал Сквозь стальные кассеты свои. Это он твой гитарный кумир Шептался с тобой у самой воды, Вызывая тебя из моря. Ведь когда-то и он Гитарный атлет В беспорядочной мира пальбе Все ясней проступал изваяньем из вод И отбросив прозрачные створы, Замер над миром. Там в воде отражаясь, Перемигивались городские огни, И красные глазки дельфинов Скрывались в морское метро. Но в мерцающих искрах одежды сухой Из расколотой бани ни звука, И сух ваш летний ночной дельфинарий, И пуст ваш ночной дельфинарий.VI Кто ты вставший и певший, Чтоб нас судить? Если ты гитарный бог В безводную ночь С ними заговоришь просто на их родном языке… Но они при виде тебя Закрывают уши, Так что камфора капельками выступает. И ты застывший ничего им не сможешь сказать На языке океанских наречий, Ты, снявший маску бога морского, Ведь сух дельфинарий.VII Повернись же к себе И в себя вглядись… Кто ты там за очами своими сухими? Вспомни, к городу ты подъезжал, Что вечерний темнел на горе, И, признайся, сильнее руками ты сжал Поручень бархатный в коридоре вагона. Там на холме ты стоял В рост неземной, Достойный, ты думал, для человека. И как будто друзья твои разом заговорили в поезда броневом стекле, И радостью светились медальные блики их лиц, И резные листья заката Облепили твое лицо. Так тебя воздвигали… И когда закатное солнце втянуло, казалось, всю кровь с плеч твоих, Ты увидел, Что лишь между статуй своих ты стоял. Так тебя добивали Верноподданные твои. Дайте крови моей, ты шептал, Дайте крови! И рассыпал лишь горсть чешуи, Прикоснувшись к своей улыбке. Но далекие башни больших городов О забытой ночи напоминали, Где над рекой Любимая твоя прошла.VIII Она тогда тебя искала, Поверь мне… Прошла она под арками ночными, Где ветер, словно легкая косынка притягивал к себе ее земное платье. И замерла под тенью серой мoста, Переступив на лестнице гранитной, Чтоб вытряхнуть из туфли летнюю былинку. И видела за темною рекою На гребнях крыш туманных часовых С осыпавшейся тяжкою пыльцою От каменных венков колосовых. Над набережной ты покачнулась И поплыла над окнами у замершей воды И над всеми лицами в сиреневой пыльце. Но лишь одного тебя она искала, — Ты спал здесь между статуй С румянцем мрачным на лице. Ты рубиконы рук переходила По стынущим часам с запястий, Ты промежутки лиц переплывала. И над сияньем умершим остановилась, Застыв на облаке Над образом лица. А ты не видел ее, а ты покинул ее… Ни дельфины и ни тритоны Не трубили в пустую ночь. Ты увидел, как за шахматной далью паркета Между карликовых нежных лимонных деревьев Ты ушел, поклонившись, Шагом шахматного коня. Оглянувшись, ты вынул ключ из груди.IX Впрочем, зачем тосковать… Остановись, Еще шаг… Можно теперь прикурить. С оголенным лицом Пред ощерившимися дискозубами Что кричать, что петь? Это ты еще с высоты пьедестала Стоял и завистливым
