Я бы настоял на более подробном описании его видений, если бы в эту минуту не появился Тед, таща под мышками две коробки.
— Вот это вот, голубчик, — сказал он, — мои пистолики.
А потом, когда всем по новой налили рома, дух мой воспрянул оттого, что я держу в своих восхищенных руках всю историю оружия: и пистоли разбойников с большой дороги, и мушкетон, и нарезную винтовку времен Крымской войны, и тяжелые служебные револьверы, и маленькую карманную дамскую модель, и маузер. Вскоре мы все в исступлении взводили курки, прицеливались, жали на спусковые крючки, а перед пророческими глазами Селвина непрерывной мрачной процессией шествовали все те, кто был убит из этого оружия.
— Зачем, — спросил я, — зачем вы их храните?
— Такое у меня хобби, голубчик. Люблю я пистолики. У меня и патрончики имеются. Ну и дом защищать чтоб, конечно, — расплывчато пояснил Тед.
Потом я полюбовался книгами Тедова отца — заплесневелыми, никем не читанными с прошлого столетия, добытыми на уличных развалах. Среди названий встретились такие: «Частый гребень для нечестивых священнослужителей, преп. Т. Дж. Пуриуэлл, доктор богословия, т. Мученики Великого мятежа»,
«Джон Мэнуелл, или История о горячем сердце»,
«Труды Корреспондентского общества»
«Ивритский букварь Мод», том 1,
«Эврика: размышления об агностицизме»,
«Трудитесь, ибо ночь грядет»,
«Анатомия систематического сомнения»,
«Беседы в рабочих клубах»,
«Опрометчивость леди Брендан»,
«Образовательные путешествия по Ионическим островам»,
«Отрочество героев Шекспира»,
«Сокровища Карлейля».
Были там и другие названия, которых я уже и не помню. Возможно, память подшутила и над теми, что я перечислил выше, но я листал эти истерзанные и запятнанные страницы с дурацким восторгом, нюхал тугие и колкие курки и уже собирался открыть тонкую книжицу in-quarto[56], которая казалась самой древней из всех, как вдруг кто-то принялся настойчиво громыхать щеколдой задней двери, выходящей во дворик общего бара.
— Допейте-ка все, — сказал Тед, — от греха подальше.
Мы заглотали остатки рома и замерли в ожидании — невинные овечки посреди горы оружия.
— Кто там? — спросил Тед.
В ответ голос позвал:
— Мистер Денхэм! Я должен увидеть мистера Денхэма!
— Вас спрашивают, — передал Тед, хотя я и так слышал, — кто знает, что вы туточки?
— Мистер Радж, — ответил я, — впустите его. Он совершенно безобиден.
— Не хочется, чтобы он тут еще кому яйчишки поотбивал, — сказал Тед, но дверь открыл.
Пред нами предстал мистер Радж, еле державшийся на ногах, пальто в крови, следы побоев на лице. Он ввалился, киношно сгибаясь пополам, и рухнул на стул. Селвин бесстрастно прокомментировал:
— Это его я видел. Када его избили те пижоды.
Слово «пижоны» он произнес так, словно это была фамилия. Сесил сказал:
— Кровь у него такого же цвета, как у меня или у вас.
Никто, похоже, не собирался оказывать помощь нежданному гостю: все, даже Тед, уставились на мистера Раджа, словно тот был телепрограммой. Я плеснул рома в свой бокал и влил спиртное в рот мистера Раджа, голова которого безвольно покатилась по прилавку, как прежде катился опрокинутый стакан. Он, видимо, был не столько изранен, сколько обессилен, большинство синяков, похоже, оказались просто грязными разводами, судя по расположению кровавых пятен на его пальто, это была кровь не мистера Раджа. Да, мистер Радж отчаянно дрался и, скорее всего, он победил.
— Пожалуйста, налейте мне еще того напитка, мистер Денхэм.
Ему налили. Мистер Радж сделал большой глоток и попросил:
— Мне бы закурить, если можно, мистер Денхэм.
Я дал ему сигарету, и он неумело затянулся.
— Может, — сказал Тед, — сигарочку дать?
