созвездия.
Я отпер входную дверь отцовского дома. Отец прокашлял нам приветственно во сне.
— Чшш, — шикнул я на оступившегося на порог мистера Раджа.
— Славный старик, — пробормотал мистер Радж, — ваш отец.
Я провел мистера Раджа в гостиную, включил свет. Мистер Радж заморгал, когда свет вспрыгнул, держа в лапах жалкий кубик отцовского обиталища: репродукции на стенах — устаревшие, посрамленные; папины ботинки, брошенные у очага — у погасшего очага; столик, заваленный письмами; пепельницы, набитые окурками; неопрятная недельная стопка газет на стуле. Я выволок электрокамин из угла на середину и включил на полную мощность. Затем посмотрел на мистера Раджа. Несколько ссадин, пара синяков, грязь, кровоподтеки.
— Сядьте, — велел я ему.
Он опустился в отцовское кресло.
— А теперь, — сказал я, — я принесу кое-что из ванной. Если мы вместе пойдем наверх, то только отца разбудим. Перекись водорода подойдет в самый раз.
— Как скажете, мистер Денхэм.
— Подождите меня здесь одну секунду.
— Сколько угодно секунд, мистер Денхэм.
Но это потребовало больше одной секунды. Под журчание проточной воды мой кишечник пробудился и забурчал, требуя его уважить. Коготки скребли веки изнутри и царапали заднюю стенку гортани, и мне пришлось прополоскать горло. Потом я спустился в гостиную с полотенцами и перекисью, собираясь раздобыть теплой воды на кухне, но застал мистера Раджа, тоненько посапывающего в кресле. Вообще-то я не мог теперь отправить его в гостиницу. Смазывая ему ссадины и синяки, я думал о том, что и оставлять его ночевать тут, в гостиной, тоже нехорошо — отец проснется ни свет ни заря и застанет мистера Раджа — обоим будет неловко. Я толкнул мистера Раджа, и, вероятно попал в больное место, потому что он начал отбиваться спросонок.
— Тихо-тихо, — успокоил я его, гудя заложенным носом. — Баю-бай.
— А? А? Что?
Он не включился на полную, только фитилек и горел. Впрочем, этого ему хватило, чтобы подняться по лестнице, споткнувшись всего раз или два. Отец, накашлявшись вдоволь, шумно заворочался в постели, потом из его комнаты донесся здоровый английский храп. Я уложил мистера Раджа прямо в пальто на одну половину двуспальной кровати в своей комнате. Снял с него ботинки. Ступни у него были длинные, обтянутые хорошими носками. Утром он будет как огурчик. Чего не скажешь обо мне. Я вынул теплую пижаму из сушильного шкафа в ванной комнате, разделся, стуча зубами, и натянул свои доспехи, ибо битва мне предстояла, по моим прикидкам, на неделю. Безбожно трясясь, я закутался в одеяла. Ядреному храпу отца вторило тоненькое похрапывание мистера Раджа. Европа и Азия делили постель, первая лежала в ней, вторая — на ней. Я щелкнул выключателем, и одно черное одеяло окутало нас обоих. Спать с черненькими… во сде оди мде сдились…
Глава 10
Так что он говорит, что это для него в самый раз. И что там он заработает гораздо больше, чем учительствуя, — сказал отец, сидя на краешке моей измятой постели — он только что вернулся после дежурного ланча у Берил.
— А Берил-то довольна? — спросил я.
В голове моей прояснилось. Я хорошенько пропотел от виски и аспирина.
— Ну, она говорит, что ей всегда нравился Танбридж-Уэллс.
Сверкающий день из огня и льда шел на убыль. С самого утра он время от времени давал о себе знать, солнце, словно котенок лапкой, теребило меня, вытаскивая из дремотного забытья.
— Хотя я не представляю себе (кха-кха-кха!) Генри за прилавком табачной лавки (кха) никаким боком.
— Сколько у него было припадков? — Я имел в виду отца Генри Моргана, которого, кажется, разбил паралич, когда он продавал кому-то двадцать пачек «Голд Флейкс».
— Десять или двенадцать, вроде, — сказал отец. — Двенадцать апоплексических припадков. А он говорил «апокалипсических» — этот старый невежда, ведь Апокалипсис, это же другое, это из Библии, как мне помнится.
