в столицу, а то и – всякое бывает – к самому королю, к его агромадному дворцу… Небось, из чистого золота сделанному, денежки-то все туда текут – в Атэрру. Чтобы изгнать наваждение золотого дворца, сильно похожего на подросшую в размерах гостерию двоюродного дядюшки, пришлось трясти головой и сплевывать, шепча молитву и гоня бесов, почти утянувших в грех безделья. Ну, пусть из чистого золота домище – а что в нем толку тебе-то? Явилось видение, смутило ум и сгинуло – чуждое, непонятное.
Вечер скупо отмерил лугу росу. Закат постепенно тускнел обожженным красным кирпичом. Костерок угас, пыль на тракте улеглась. По опустевшей дороге брел лишь одинокий путник, пеший. Он был понятный для недоросля, совсем свой – такой мог бы жить в родной деревне. И этот гость, не чета прежним, подошел, вежливо поздоровался, помог оживить костер и долго, доверительно и подробно, делился новостями с севера, и еще он охотно выслушивал здешние… Всё это уважительно, с интересом. Гость оказался выгодным человеком, ему удалось продать мясо – уже жаренное, готовое. Немного и недорого: этот цены знал и деньгами не швырялся…
– Ух и понаехало давеча донов, – поразился рыбак, уже прощаясь с путником. – Завтра тоже приду, вдруг они вроде мух, липнут к месту?
– Липнут, – рассмеялся путник. – Но не к этому, парень. Столица, вон где им самое место. Не жди, не явятся. Такие гости раз в жизни случаются. Так, говоришь, главный у них был толстогубый, молодой, и ему низко кланялись? Не приметил, глаза у него карие?
– Ну, не особо и толстогубый, – смутился рыбак. Покашлял и обстоятельно продолжил, чувствуя себя умным, рассуждающим взросло, неторопливо и с понятием. – На лицо он ничего, приятственный. Глаза-то посветлее ваших, сеньор. Главный же не он, денежку-то другой платил, а кто платит, тот хозяин, дело ясное. Главный ух и зол оружием-то бряцать! И ножи у него, и рапира здоровенная. Сробел я, надо бы три песеты за рыбу-то драть…
– И все его звали Эспада, главного? Надо же… ты не вздыхай, что сделано, того уж не развернешь назад, – подмигнул темноглазый смешливый путник. – Пойду, пора мне. Пока они всерьез не взялись… бряцать.
– Да пусть их, – испугался за неумного прохожего рыбак, глядя вслед.
Но путник не обернулся, лишь напоследок махнул рукой. Двинулся к городу быстрым шагом, потом недовольно тряхнул головой, перехватил мешок поудобнее – и побежал.
Глава 6. Ночь неожиданных встреч
Жизнь людей подобна цветному ковру, пойди пойми, какие нити сплетет хозяйка судеб? Сегодня она была в веселом настроении и шалила. Свела короля с рыбаком, бывает и так… Совсем уж редко случается: сидят почти что рядом, одну пищу вкушают – и остаются живы, здоровы, не наказаны за нарушение правил писанных и неписанных, отделяющих знать от грязи.
В законы, отводящие роль каждому по его рождению, Ноттэ не верил, тем не менее признавая их наличие. Не верил не потому, что полагал рыбака годным в короли, нет. Долгая жизнь научила различать у всякого живущего цель. Счастье людское, полагал сын заката, в поиске своей цели и пути к ней. Если рыбак мечтает поймать «кита» и преуспеет, он окажется ближе к цели и счастью, чем король, наделенный властью и лишенный права на простую свободу. Не умеющий ни в любви, ни в семье, ни в детях, ни в последователях найти то, что приблизит его личную цель… Пойди пойми, кто дольше будет вспоминать этот день? Рыбак, продавший улов за две песеты – или король, отдохнувший душой?
– Вион, тебя-то, недоросля, как занесло в большую игру? – всерьез расстроился Ноттэ, ускоряя бег. – Два нэрриха в столице, и оба в найме, это же почти война… осталось мне наняться к патору, для комплекта. Святая вера обретет немало ретивых последователей, поскольку чудесных воскресений нэрриха даже Башня пока что не практиковала… прилюдно.
Впереди обозначился, вырос из единой искры дальнего фонаря, тусклый бок придорожной гостерии. Ноттэ хмыкнул и наддал. С разбегу вломился в конюшню, снеся хлипкую дверь. Огляделся, выбрал рослого рыжего жеребца, затанцевавшего при виде торопыги.
– Куда? Что? Грабят! – сдавленно охнул спросонья конюх, нашаривая вилы и заодно двигаясь подальше от шума и суеты.
– Сколько за рыжего?
– Так хозяйский он, сеньор… дон. И седло это… нет! Ох, прибьет меня хозяин.
– Ты еще доживи до его расправы, – усмехнулся Ноттэ, расправляя удобно попавшийся под руку новый потник и укладывая седло на спину рыжего, уже выведенного из стойла. – Сколько, я спешу. Что встал, взнуздывай!
– Истинный тагезский скакун, – забыв о страхе и прислоня старое копьецо к стенке, сообщил дородный хозяин гостерии. Он как раз теперь возник в дверях и рассмотрел нежданного гостя.
– Да уж, рыжий бесхвостый тагез, первый в истории, – рассмеялся Ноттэ. – Я бы сказал, он южных кровей, спина вон – коротковата и поясница крепка. Ноги хорошего постава. Грудь широка. Определенно: я куплю его.
– Четыре годика, самый возраст, – оживился хозяин, почуявший настоящего покупателя.
– И еще пять лет в довесок, – заправляя удила, нэрриха в насмешку прибавил к возрасту два лишних года, проведя пальцем по умеренно стесанным зубам, еще не изменившим угол посадки. – Так что, восемнадцать эскудо, по два за каждый год его жизни? Или отдаете четырехлеткой за восемь золотых?
– Он не стар, но ежели по совести разобрать… – запутался в странном торге хозяин, – то десять золотых ему уж всяко есть, пожалуй. – Эээ… а ежели бы и двенадцать?
