– По рукам, – Ноттэ хлопнул коня по шее, подобрал поводья.
Рыжий заплясал, принимая в седло незнакомого седока, всхрапнул и грудью пошел на бывшего хозяина. Тот пятился к выходу и только теперь разглядел поверженную дверь и увозимое с конем приданное – седло и узду. Полноватый мужчина судорожно махнул фонарем, охнул. Принял в ладонь золото и отскочил к стене, уворачиваясь от конских зубов, клацнувших у самого плеча. Суетливо проверил монетку, вторую, посветлел лицом.
– Сбыли черта дурноезжего, хвала небесам, – прогудел конюх, обретая свой полный голос.
Ноттэ рассмеялся и выслал коня в галоп, вполне довольный внезапной сделкой и тем, что дальше бежать со всех ног не ему.
Рыжий несся, как настоящий черт, нелепо опустив голову и чувствительно подкидывая задом. Удерживаться в седле было сложно, зато лиги отсчитывались вроде сами собой, без усилий и расхода времени. Город показался вдали чеканным узором крыш, посеребренных молодой луной.
– Если Вион на службе, пойдет ли он сегодня искать мой эсток? – задумался нэрриха, тяжело вздохнул, укорачивая повод… и покатился из седла кубарем, шипя сквозь зубы ругательства: рыжий встал мгновенно. – Да ты злодей! Пожалуй, назову Чертом, раз хозяин забыл указать иное имя. Не клацай зубами, тпру. Скажи лучше: Вион дурнее тебя или нет? Вот и я думаю… А куда он потащится драться? Ну, этого тебе знать неоткуда, не фыркай. Хотя ты прав, впору и ржать, и рыдать. Изабелла та еще змеюка, все продумала и предусмотрела. Все, кроме молодого нэрриха, обозленного и жаждущего справедливости в самом её детском виде. А уж цель ему укажут, не сомневайся.
Рыжий недоуменно всхрапнул: обычно выброшенные из седла люди били его кнутом и долго кричали. Этот же стоял, бормотал нечто вполне мирное и даже чесал морду у глаз. Замолчал, огляделся и пошел себе пешком, едва приметно прихрамывая на левую ногу. Черт переступил копытами и по своей воле двинулся следом, не вынуждая тянуть повод. Нэрриха прошел до большого перекрестка, огляделся, тяжело вздохнул, сочтя невозможным выбор при недостатке сведений. Наугад свернул левее, к усадьбе близкой родни де Торра.
– Если он окончательно с ума сошел, живет там, – пояснил Ноттэ рыжему, ткнувшемуся в плечо мордой. – Черт! Как удобно иметь ругательство в поводу, однако… Будь я жив, нанес бы визит её величеству. Но я не жив, а Кортэ, наоборот, не мертв. Связываться с ничтожеством… Не фыркай, мне виднее. Третий круг, пацан по опыту, к тому же упрямец и жадина. Я купил тебя в единый миг, он бы торговался до рассвета и ушел пешком.
Ноттэ снова вздохнул и зашагал, более не глядя в сторону дворца. Он жил в мире достаточно долго, чтобы помнить этот город совсем иным, вернее, знать все его лица последних трех веков. Вон те грубо обтесанные стены крепостной стены, отделяющей внутренний город от окраин – они действительно старые. Их люди построили еще до прихода в мир сына заката. Совместно трудились, не ведая смысла в различиях по вере, не понимая еще, отчего старые боги забыты, а новые так яростно делят влияние, не допуская самой мысли о мирном сосуществовании. Там, за стеной, в нынешнем королевском парке, прежде стояла башня, тонкостью и легкостью подобная фигуре девушки. Была она белой, и каменное кружево узоров светилось оттенками перламутра… чудесная работа. С башни по утрам пел служитель бога, почитаемого на юге. Нет более каменного кружева, полтора века назад оно оказалось уничтожено… Поход за веру, зревший давно, спровоцировала мелочь: зачем южане вдруг запретили выращивать виноград? Такая, в общем-то, глупость! Долгое время правителей-южан полагали едва ли не избавителями от неправедного гнета: у эмира Аль-Таэры было прекрасно организовано дело по сбору налога. И сумму, и срок знали заранее, о поборах сверх установленного и не ведали, лишь иногда мрачно вспоминая жадность донов-единоверцев, готовых брать без меры. И вдруг – досадная история с виноградом, так ловко совпавшая со ссорой детей эмира и распрей с соседями…
Лозу рубили, жгли, и люди в отчаянии стонали на пепелищах, словно потеряли детей. Плакали и уходили, чтобы вернуться чуть позже и возвести над скромным куполом прежнего своего храма – вон там, на холме – массивный и помпезный собор, чем-то похожий на конного рыцаря в полном доспехе. Ноттэ помнил подобных… И рубил – тоже. Два века назад казалось, что в споре людей есть правые и виноватые, и что, вмешавшись, он сделает нечто важное для всеобщей справедливости. Патор, пожалуй, понятия не имеет, что обретение мощей Раймунда – следствие удара клинка нэрриха, ныне носящего имя Ноттэ. А если и знает… такое удобно или забыть, или хотя бы не демонстрировать своей осведомленности.
– Малыш Вион еще не прошел через эту боль: осознание, что тебя считают всего лишь оружием, – грустно вымолвил Ноттэ. – Вот клинок, вот яд, вот ложь и перо доносителя… а вот нэрриха. Черт, не фыркай, я вполне серьезен. В этом мире у меня были друзья и наставники, но все они не обладали властью и не мечтали о ней. Увы, требуется немало времени, чтобы научиться отличать настоящее от кажущегося. У Виона теперь, думаю, весьма добрые и услужливые друзья в этом городе. Ты не видел, какого ему подарили коня! Мальчишка прямо-таки светился от гордости… бедняга.
Ноттэ миновал еще две улочки, делающиеся все теснее и прихотливее в изгибах. Погладил рукой старую крепостную стену, словно здороваясь. Добрался до неприметной гостерии, постучал и дождался, пока самый расторопный слуга проснется, затеплит лампаду и осведомится через дверь о наличии чертей и загадочной «нелегкой».
В ответ Ноттэ позвенел монетами. Сунул проворно отворившему дверь соне повод Черта, приказал устроить его в стойле, расплатился за комнату, бросил за порог свой мешок, – развернулся и удалился налегке. Миновал еще одну улочку, прислушался – и взобрался на стену, как делал много раз прежде. Оказался сразу в полусотне канн от усадьбы дона Пабло Одона де Сага, родного брата младшей из троюродных тетушек королевы Изабеллы, той самой, прозванной Анитой Тихой и правящей вместе с мужем в Тагезе уже пятый год. Фонари перед дворцом горели ровно и ярко, окна тоже светились, выдавая бессонницу и суету в недрах двухэтажного здания.
Ноттэ спустился со стены и направился прямиком к особняку, преодолел его ограду и зашагал по тихому темному парку. В своей одежде деревенского простачка он не мог рассчитывать на самую малую вежливость даже со стороны слуг. Впрочем, он и не стремился представиться и заявить о себе, прячась
