и рассказывать о бабушке. Девочка, невесть с чего сочтенная родственным существом, связанная с ним, почти вечным нэрриха, несбывшейся смертью и радостью возвращения к жизни.
Зоэ вызывала восхищение своим умением не отчаиваться и, может статься, знала вполне точно главное и недоступное седым мудрецам – тайну людского счастья…
Увы. Она – там, а здесь ворох бед. Целый горный обвал несчастий и неожиданностей наглухо завалил тропу на запад…
Глава 10. Молитвенное усердие
– Это поющий фонтан, – гордо сообщил Вион и хлопнул ладонью по бронзе чаши. – Мне Ноттэ показал: тут надо приложить ухо и слушать.
– Красиво, – шепнула Зоэ, старательно жмурясь и для надежности обеими руками цепляясь за край чаши. – Ну, почему он уехал? Он же знал, что я жду, очень жду, он сказал – будет беречь и даже назвал обузой, а чужих-то не зовут обузой, правда?
– Да, вот я не удостоился пока звания обузы, – согласился Вион. – Идем. Я поселю вас в парковом домике. Кажется, королева выделяет его своим любимцам, чтобы затем изгонять их, едва наскучат. Я пока что не наскучил.
Нэрриха улыбнулся одними губами, без радости. Подал руку Зоэ и повел её мимо цветников, по прихотливо и точно изогнутой дуге дорожки.
– Как-то странно сказал о королеве, – насторожилась Зоэ, вприпрыжку спешащая рядом.
– Она умная, даже очень. Красивая… тоже очень. И королева, ну уж этого – через край, – усмехнулся Вион. – Сын заката оставил меня здесь, как я теперь понимаю, не просто так, а для обучения. Это горький урок, даже ядовитый. Дворец… Никто не улыбается от радости, никто не раскрывает рта, чтобы выговорить хоть слово правды, более того: никто не попадается навстречу по-настоящему случайно.
Последние слова нэрриха выговорил громко и с откровенным озлоблением, скалясь на двух представителей ордена Зорких, затеявших высокодуховный диспут в излучине дорожки, на пятачке, огражденном высокой зеленой изгородью. Оба служителя веры были так погружены в беседу, что не заметили идущих по дорожке, а разговор они вели столь тихо, что сами за зеленью оставались невидимы и неслышны в трех шагах… И оба здесь пребывали случайно, и девочка в пыльном дорожном платье их ничуть не заинтересовала, ни сама она, ни нэрриха, ни капитан Вико и старый Челито, шагающие следом. Обладатели черных ряс умудрились не отвлечься даже для пересчета слуг, вереницей сопровождающих гостей королевы и несущих вещи, потрепанные дорожные и только что подаренные новые, необходимые для приема во дворце.
Зоэ несколько раз оглядывалась на чернорясников, борясь с желанием показать им язык и поглядеть, как они и этого – не заметят. Ведь проглотили и не поморщились зачтение вслух указа королевы, тем и завершилась история в порту Парады. А как сперва петушились!
Еще на люгере Зоэ посетила неприятная и даже жутковатая мысль: капитан совершает опасное для себя дело, меняя курс и нарушая приказ. Значит, надо выручать Вико! Но – как? Сообщив важное Ноттэ. Она – плясунья, она капитану, и то умудрилась присниться. Значит, и нэрриха её услышит. Надо лишь дождаться нужного ветра и шептаться с ним понастойчивее.
Увы: непогоду переспорить трудно. Несколько дней тогда, еще на острове, сама Зоэ вмешивалась невесть во что, играя с северным ветром, и теперь юго-западный не желал приходить… зато упорно задувал западный, беспокойный, не склонный слушать и желающий наоборот – высказаться. Что он шептал, о чем гудел в парусах – Зоэ не удавалось понять, но тревога ощущалась и росла, в первую ночь на борту сны явились темные и опасные, как глубокая морская вода. Сны накрывали с головой и топили в ледяном ужасе. Полнились невнятным эхом чужого крика, отголосками ощущений.
Боль – нечто катится по горлу, подобное смоле, жгучее, лишающее речи, дыхания и жизни.
Гнев – темным облаком он копится и пухнет мрачной синевой, готовит большую грозу.
Страх – лоза вьется, разыскивает опору и никнет, отчаявшись. Нет на стене трещин и не удается приклеиться, прильнуть, подняться к солнцу, расцвести, взлелеять гроздь и уронить в теплую почву, а ведь корни уже – подрублены…
Навеянные снами образы были столь чужды и невнятны, что не получалось даже закричать и одолеть их, вырваться, разбудить себя. Кругом копилось бархатное ничто без цвета и формы. Оно было голодным и растворяло в себе, раздергивало по волоконцу саму память.
Утром западный ветер приутих, но к ночи налетел еще злее, капитан заругался и погнал работать с парусами всех, не жалея людей и не давая отдыха. Люгер спешил на юг, чтобы обогнуть мыс Дэльсатта. Помощник капитана, сердобольный Бэто, иногда находил время, заглядывал в каюту проведать Зоэ и утешал её: при хорошем ходе уже завтра удастся укрыться от ветра за мысом и взять прямой курс на порт. Но вторая ночь началась не легче первой, хорошо хоть, Зоэ на сей раз удалось проснуться и сбросить кошмар.
Девочка подсела к оконцу, слушать, как редкие капли несбывшегося дождя лупят в дорогое цельное стекло. Живой мир, настоящий, ничуть не пугал даже в темноте ночи. Сон – страшнее! Избегая его, Зоэ слушала ветер, прижимала ладонь к стеклу, пальцем норовила стереть капли дождя с прозрачной его изнанки, высушивая эти ночные слезы. Невидимые, но странным образом ощутимые. У ветра случилась беда. Зоэ слушала его жалобы, виновато шмыгала носом и негромко оправдывалась: не понимаю я тебя, прости… Наконец, отговорки закончились, жалось к плачущему ветру сделалась огромной и неодолимой, и девочка приоткрыла дверь, впуская в каюту непогоду. Ограничила её, привязав ручку двери веревкой к скобе на стене. И села на пол, слушать шум ветра и рассказывать ему свое, тоже не особенно радостное: капитан нарушил приказ Башни, капитан выбрал курс на Параду и его накажут, а это очень плохо и совсем не честно! Ветер вздыхал и соглашался, Зоэ тоже вздыхала и радовалась этому пусть и фальшивому – но подобию понимания.
