– Да, ваше величество.
– Вот и я так думаю, пажити у нас вполне тучные, – в улыбке королевы проступила натянутость, – а скот-то дохнет… Сказать неловко, мы наслышаны, будто бы некто, причем из пастухов, сам и затеял потраву.
– Сплетни, – вернул королеве её же слова патор, не меняя выражения лица. – Болтают люди, им бы о душе задуматься, к вышнему обратить помыслы и занять себя покаянием, а они – сплетни плетут, тут вы правы.
– А что это за история, – прищурилась королева, не оборачиваясь на звук открывающейся двери и удерживая от движения Зоэ, – вроде бы вы мужу моему показывали некую ткань. Цветом бурую, невзрачную, но так она умиротворила Бертрана, что он вернулся в столицу новым человеком, иначе и не сказать.
– В провидение уверовал, – уточнил негромкий голос за креслом, к руке королевы склонился мужчина, и Зоэ дернулась вскочить, опознав профиль короля и ощутив себя окончательно раздавленной размерами происходящего. – Бурая ткань, разве я не упоминал цвет?
– Вы не упоминали и ткань, – королева глянула на мужа из-под тяжелых век и соизволила улыбнуться. – Как мило с вашей стороны присоединиться к душеспасительной беседе. Все мы что-то слышали, что-то видели. Все мы тут… а провидение там. Слишком далеко от нас и, как я понимаю теперь, недостижимо и чудовищно далеко. Так далеко, что уже и каяться-то поздно. Даже на исповеди я не смогу поведать вполне правдиво, кому служит нанятый вами обоими нэрриха Эо, – королева на миг прикрыла глаза, король и патор насторожились. – И сами вы не ответите, поскольку истина отличается от известного вам, как я… надеюсь.
– Мы не в силах понять ваши рассуждения, – насторожился король. Он присел в свободное кресло и принялся подбрасывать на ладони крупное яблоко, взятое из корзины на столике. – Хм… та самая плясунья, о которой гудит весь дворец? Её и нэрриха на руках носит, и королева балует, и патор мечтает исповедовать…
– Ах, пустое, сплетни всюду и нет от них спасения, – негромко рассмеялась королева. – Мы изволили совместно с вами, мой драгоценный и нежно любимый супруг, прийти к решению, что наш новый духовник – гранд Факундо. Именно он! И гранд займется воспитанием девочки, едва вернется в столицу. Точнее, – королева подалась вперед, глядя в упор на патора и акцентируя каждое слово, – если вернется.
– Не вижу к тому препятствий, – от всей души удивился Паоло.
– Зоэ, милочка, повтори в точности, как и подобает на исповеди, что именно ты услышала, наклонившись к открытому колодцу, – строго велела королева. – Те слова ведь произнес голос сына заката, отправленного моею волей в Сантэрию?
– Да, голос Ноттэ, – не осмелилась оспорить Зоэ.
Она повторила, как пришла к колодцу и стала слушать, как чуть не заснула, а потом голос почудился и сделался внятнее. Слова выговаривались трудно, Зоэ часто запиналась, стараясь не глядеть на короля и патора, спасаясь от величия собравшихся в зале людей – изучением узора на полу. Слушали её молча и, судя по совершенству тишины, внимательно.
– Мы сегодня все взялись говорить правду, как на исповеди и подобает, – отметила королева, когда Зоэ смолкла. – Патор, вы не могли бы уточнить: так ткань была бурая или все же более темного оттенка?
– Она лжет. Это немыслимо, слушать бредни какой-то девчонки, плясуньи! Наверняка она еретичка. Вы сами полагали проклинательниц недостойными жизни, а ныне отравляете свой слух гнуснейшими наветами, – на сей раз патор не смог сохранить спокойствие. – Да, мы достигли договоренности с сыном штиля. Не стану отрицать: мы желали обезопасить южные границы, ценою же были бумаги, дающие нэрриха Эо право на земли близ озера, мы не так давно испросили означенные земли для новой обители. Вот и все наши замыслы, в них одна лишь польза для страны и радение о душах живущих в ней.
Королева обернулась к мужу и уточнила, прочел ли он письмо, доставленное капитаном Вико. Бертран кивнул, нахмурился и нехотя отложил яблоко, так удобно занимавшее руки.
– Вы полагаете, слова, дошедшие до слуха девочки, не сон и не обман? – уточнил король.
– Колодцы не обманывают. Они или дают ответы, или не дают ничего, это ведомо патору не хуже, чем нам, – покачала головой королева. – Полагаю, Ноттэ уже в крепости Тольэс или близ её ворот, я учла время на дорогу. Не ведаю, какова судьба Эо, предавшего всех нас, но меня обнадеживает отсутствие его голоса в ответе колодца.
Королева смолкла, гладя веер. Она искоса посматривала на патора, напряженно замершего в кресле. Тишина натягивалась, и Зоэ осознала: она едва смеет дышать! Наконец, кроль встал, потянулся и добыл новое яблоко. Принялся гулять по залу, подбрасывая яблоко, хмурясь, мрачнея все более.
– Не понимаю, – наконец, не выдержал он, резко остановившись перед патором. – Если вы полагаете, что черная ткань на воротах моего города может иметь отношение к провидению, что же тогда – кара небесная?
Зоэ задохнулась, лишь теперь сполна осознав: то, что голос Ноттэ шептал из колодца относительно чумы, все присутствующие полагают не игрой слов, а самым настоящим приговором долине и даже, наверное, стране… Для самой Зоэ слово «чума» значило весьма немного. Черная смерть уже долгие годы обходила Эндэру стороной: лишь иногда возникали старые рассказы о «божьей каре», однажды рассеявшей войско островитян. Было это полвека назад, на севере, у границ Тагезы – то есть, по мнению двенадцатилетнего ребенка, немыслимо давно и далеко… Самым ярким воспоминанием о чуме для Зоэ остались слова бабушки: «Я видела это, оно – смерть неприглядная и несправедливая, карающая вслепую».
