ЛЕТО – ЛЕТО и другие времена года

всё.

– Расскажите про этот спектакль. Как появился его замысел? Я знаю, что вы работали над ним очень долго.

– Замысел пришёл лет пять тому назад благодаря случайности. Есть такой фильм студии «Гибли» «Капельки воспоминаний», который какие-то пираты с особо лирической душой перевели под названием «Шёпот сердца». Он недолго в таком виде просуществовал в Сети, но мне так понравилось это словосочетание, что у меня появилась идея написать монолог человеческого сердца. Мысль была в том, что сердца слона, собаки и человека устроены одинаково, но то, что отличает человека от животного, для сердца вредно. Об этом я и начал писать, но вскоре столкнулся с целым рядом трудностей.

Прежде всего очень сложно было придумать форму сценического существования сердца, долго не получалось понять, к кому оно обращается.

Я разбил об это голову, отложил до поры в сторону и быстро, всего за год, сделал спектакль «Прощание с бумагой». К тому моменту, когда он вышел, у меня накопилась масса черновиков «Шёпота сердца», и вдруг пришло простое и ясное решение – обращаться нужно к человеку, то есть буквально: «человек мой». Как только появилось обращение, сразу сложился и текст спектакля, существующий почти в неизменном виде на протяжении многих показов – на Сахалине «Шёпот сердца» игрался в сорок девятый раз.

– Да, но ведь «Прощание с бумагой» тоже вышло уже три года назад…

– Вы правы. Довольно долго мы решали проблему организации сценического пространства. Вариантов было множество. Один из первых включал экран, на котором на протяжении всего спектакля живёт тень человека – спит, ест, курит, ходит туда-сюда. Но, во-первых, для этого требовалось фактически снять двухчасовое кино, а мне на сцене – очень плотно к нему привязаться. А во-вторых, я понял, что экран сегодня не использует только ленивый. Хотя нет, даже ленивый уже пользуется этим приёмом. Я был одним из первых – в спектакле «+1», но сегодня это стало общим местом. В итоге я придумал хирургическую лампу и сыплющиеся из неё лепестки, на этом варианте мы и остановились. Наконец, было и ещё одно препятствие. Мой монотеатр включает в себя декорации, костюмы, но при этом у него нет своего помещения. Фактически я могу пользоваться только залом Театрального центра «На Страстном», где работаю уже десять лет, – да и то очень недолго. Но на репетиции и выпуск «Шёпота сердца» было всего три дня.

Наверное, никто из тех, кто занимается театром, таких сроков представить себе не может.

Это всё равно что учиться вождению на тренажёре и по учебнику, а потом сесть в автомобиль и поехать. Я полностью отрепетировал всё у себя в голове, нарисовал раскадровку, как перед съёмками фильма, а потом за три дня подготовил спектакль к выпуску. На первых показах, правда, случались накладки. Очень сложно два часа говорить о себе в среднем роде, всё время сбиваешься. А один раз я забыл снять обручальное кольцо, которого у сердца не может быть, у него ведь и пальцев-то нету. Пришлось извиниться, уйти за кулисы, вернуться и продолжить.

– Мне показалось странным, что в спектакле сердце выступает с рационалистических позиций, хотя за разум вроде бы отвечают другие органы…

– Ну да, это такие человеческие представления, а у меня сердце выступает как абсолютное рацио. Текст построен таким образом, что сначала с ним поспорить невозможно, а во второй половине с ним практически невозможно согласиться. Это такая провокация, которой мне приятно заниматься. Люди, которые полагают, что на сцене не сердце, а Евгений Гришковец, после спектакля подходят и начинают со мной спорить.

Приходится объяснять, что это не я сказал, а сердце – главный герой. Если вы будете внимательно смотреть спектакль, то увидите, что мало того что я играю роль, так ещё и человек, к которому я обращаюсь, не имеет ко мне никакого отношения. Он живёт в провинции, любит рыбалку, болеет за футбольную команду. Это сердце совершенно другого человека, в котором большинство зрителей может узнать себя, своего мужа, сына.

– Если я не ошибаюсь, это первый за долгие годы спектакль, в котором между вами и персонажем настолько большая дистанция. Зритель ведь привык, что на сцене вы, Евгений Гришковец.

– Это, конечно, не вполне верное ощущение. Если в «Как я съел собаку» и «Прощании с бумагой» есть некоторые автобиографические вкрапления, то в спектакле «Планета», скажем, речь о человеке, который точно не женат, у которого нет и не было никаких детей – это совершенно на меня не похоже. Или в «Дредноутах» герой – человек, живущий серой жизнью, в которой ничего не происходит, а у меня крайне необычная, невероятно насыщенная жизнь. На самом деле эта ситуация похожа на отношение слушателей к песням Высоцкого. Я как-то, довольно давно, читал очень хорошую диссертацию одной томской дамы-литературоведа, которая утверждала, что Высоцкий не написал около тысячи песен, а сделал около тысячи моноспектаклей. Это очень точно. Ну а зрителям и слушателям свойственно сращивать автора и персонажа – это ведь культивируется ещё со школы. Висит в классе портрет Горького, под которым написано: «Человек – это звучит гордо», но ведь это сказал не писатель, а не самый симпатичный на свете персонаж его пьесы «На дне» Сатин. Или, например, моя бабушка, когда смотрела фильм «Противостояние», говорила про прекрасного Андрея Болтнева, что он актёр плохой, потому что играл негодяя Кротова. А вот актёры, которые играли положительных председателей колхозов, были для неё хорошими.

– И тем не менее здесь вы действительно едва ли не впервые, очевидно, играете не просто персонажа, а вообще другое существо.

– Да, конечно! И это для меня огромный шаг в неведомое, в непробованное.

– Это сознательный шаг? Вам надоело заниматься одним и тем же?

– Да нет, монотеатр неисчерпаем, просто художественную форму диктует замысел. В начале 2002 года я выпустил спектакль «Планета», а потом до 2008-го, семь лет, занимался только литературой. Почему? Потому что придумался роман «Рубашка», а театральные замыслы не приходили. Потом вдруг