Мира, где-то среди неисследованных мест Центральной Америки, было правдой, я отдал бы десять лет моей жизни, чтобы увидеть этот город. Я бы с наслаждением заглянул вглубь веков и посмотрел на деяния народа, прекратившего свое существование. При всем богатстве воображения нет возможности восстановить исчезнувшее с помощью одних только сохранившихся развалин и преданий… Я удивляюсь вам, дон Игнасио, как вы, никогда, конечно, не видавший древних жителей, можете говорить о них с такой определенностью!
– Действительно, сеньор, это было бы удивительно, если бы я их сам не знал. Вы можете счесть меня за рассказчика сказок, но случилось так, что я видел Золотой Город и его цивилизацию и могу засвидетельствовать, что его диковинки гораздо удивительнее, чем рассказы преданий или испанских романистов!
– Как? Что? – воскликнул Джонс. – Или я выпил лишний стакан вашего превосходного вина? Может, я сплю и вижу сон? Я не ослышался – человек, сидящий передо мной, видел тайный город индейцев?
– Да, я это сказал, но вы можете мне не верить. Я никогда не говорил об этом, чтобы не прослыть лжецом. Вам также ничего не скажу, не желая, чтобы мой вероятный будущий друг был обо мне нелестного мнения. Я сожалею, что сказал лишнее, но прошу вас вспомнить: среди девственных лесов, пустынь и сьерр Центральной Америки, где никогда еще не ступала нога белого человека, достаточно простора для многих древних городов. На расстоянии двухсот миль от того места, где мы теперь сидим, живет племя лакандонцев, некрещеных индейцев, никогда не видевших ни одного бледнолицего, исповедующих веру своих отцов. Нет, сеньор, мы больше не будем говорить об этом, так как у меня нет никаких доказательств, подтверждающих мои слова, кроме разве одного…
– Какого?
– Я покажу вам, если желаете, – сказал дон Игнасио, вставая и выходя из комнаты.
Вернувшись, он протянул Джонсу кожаную коробку, из которой достал чудный изумруд редкой величины в золотой оправе, хорошо отполированный, но не граненый. С одной стороны оправы были выгравированы черты человеческого лица, с какими-то иероглифическими надписями вокруг. На другой стороне были такие же надписи.
– Вы можете это прочитать? – спросил Джонс, внимательно осмотрев камень.
– Да, сеньор. Здесь написано: «Очи и уста, смотрите на меня, молите за меня». А на оборотной стороне: «Сердце Неба, в тебе мой дом».
– Удивительно! – сказал Джонс со вздохом, так как он отдал бы все, что имел, до башмаков включительно, чтобы только получить этот редкий камень. – А теперь вы, может быть, сделаете для меня исключение и расскажете мне историю города?
– Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопытство! – произнес дон Игнасио, качая головой.
– Но вы уже так много открыли мне! – настаивал Джонс.
– Хотите еще кофе? – перебил его хозяин. – Нет? В таком случае, выйдем на крышу и полюбуемся видом. По преданию, монахи там даже обедали. Потом они построили наверху одну стену, после того как с трудом отразили очередное нападение индейцев, доведенных до отчаяния их притеснениями… Завтра я вам покажу всю окружающую местность. В Мексике все гоняются за рудниками, но здесь земля богаче всяких рудников: я это знал и продал все изумруды, которые имел, чтобы купить поместье. Оно очень поднялось в цене и поднимется еще, когда поспеют молодые посадки какао… Вот мы и одолели лестницу. Я уже стар и с трудом поднимаюсь… Не правда ли, здесь чудный воздух? Велик и прекрасен Божий мир, хотя в нем много греха и зла… Мне жаль оставлять его красоту, но я надеюсь, что там, выше, у Господа, есть еще лучшие места!
После этого много ночей провел Джонс под радушным кровом индейца и с каждым посещением все сильнее привязывался к хозяину, главная забота которого заключалась в том, чтобы делать как можно больше добра другим. Они часто совершали совместные поездки, осматривая ближайшие развалины, и во время одной из них Джонс пригласил дона Игнасио к себе. Показывая ему рудники и шахты, Джонс жаловался, как трудно найти рабочие руки. Благодаря дону Игнасио это затруднение немедленно исчезло, к немалой выгоде той компании, на службе у которой находился Джонс. Дон Игнасио послал за ближайшим касиком и о чем-то с ним переговорил; через неделю у Джонса уже не было больше нужды в усердных рудокопах-индейцах, хотя раньше они избегали его.
Годы брали свое над здоровьем дона Игнасио; он уже не мог покидать своего дома и однажды, после двухлетнего знакомства с англичанином, неожиданно послал за ним, сообщая, что умирает и будет рад видеть своего друга перед смертью. Нечего и говорить, что Джонс немедленно отправился в путь через горы; он застал старика очень слабым, но в полном сознании.
– Я собираюсь в последний путь, друг, – сказал он вошедшему гостю, – и доволен, так как достаточно уже настрадался от боли в спине – последствия одного давнего ушиба. К тому же пора старику дать дорогу более молодым и деятельным…
Джонс собирался сказать, что он, наверное, проживет еще долго, но индеец с улыбкой его перебил:
– Не надо тратить времени, друг! Лучше слушайте: с самой первой нашей встречи я видел ваше желание узнать историю про мое путешествие в Сердце Мира и моего друга Джеймса Стрикленда, которого я скоро снова увижу. Я видел, как мое молчание огорчает вас, но боялся, что после этого рассказа вы перестанете интересоваться мной. Каюсь в этом… Затем я опасался слишком живо еще раз пережить тяжелые ощущения; вы, англичане, не понимаете этих чувств… Но больше всего я хотел, чтобы рассказ был точен до мелочей, а этого трудно добиться на словах, поэтому я описал все, что помнил и видел, и закончил эту работу всего несколько дней тому назад, когда у меня еще не отнялась рука… Прошу открыть ящик в столе – там лежат исписанные листы…
