Восточная мудрость

рука,
Как бубну, давали ему тумака.
Арфист ли являлся достаточно смел,
Вмиг, лютне подобно, он трепку имел.
А что же касается князя, то он
Стал строгим подвижником с этих времен.
А раньше? Как часто во гневе отец
Приказывал сыну: «Опомнись, юнец!»
Но сын не боялся оков и угроз,
И пользу глагол мудреца лишь принес.
Но если бы резок тогда и суров
Был глас мудреца: «Отвратись от грехов!»
Вином и гордынею пьян, разъярясь,
Убил бы подвижника вспыльчивый князь.
Рычащего льва не удержишь щитом,
Пантеру едва ль испугаешь мечом.
Врага одолеешь ты лаской своей,
А резкостью ты оттолкнешь и друзей.
Не будь же суровым и жестким, о брат,
Смотри: к наковальне безжалостен млат.
С властителем резок не будь никогда, –
От этого будет одна лишь беда.
Да будет со всяким покладист твой нрав,
Кто б ни был он: властен иль сир и без прав.
Ведь слабого добрая речь подбодрит,
А гордый, быть может, почувствует стыд.
Удачу дает только добрая речь,
А резкая – злобу лишь может навлечь.
Учись сладкоречью, о друг, у Са’ди,
Злонравцу угрюмому молви: уйди!

Продавец меда

Был некий торгующий медом купец
Прекрасен и молод – мученье сердец.
Он строен был дивно, и больше, чем мух,
Всегда покупателей было вокруг.
И если бы яд продавал он, народ
Такую отраву считал бы за мед.
А некто увидел, как бойко дела
Его развивались, и – зависть взяла.
Усердно он занялся этим трудом,
Но, медом торгуя, был уксус лицом.
Весь город избегал он, клича народ,
Но даже и муха не села на мед.
И за день добыть не сумев ни гроша,
Вернулся домой утомлен, чуть дыша,
Угрюм, точно грешник пред страшным судом
Иль узник, расстроенный праздничным днем.
Жена ему молвила: «Если твой вид
Угрюм, то и мед у тебя загорчит».
Нрав добрый – одна из небесных отрад,
Злонравцу ж дорога указана в ад.
И теплой, речною напиться водой
Все ж лучше, чем этой струей ледяной.
Коль сложена скатерть и в складках чело,
Обед у такого хозяина – зло.
Угрюмо, о друг, не нахмуривай лба,
К злонравцу безжалостна будет судьба.
Допустим, что золотом ты не богат,
Так что ж, как Са’ди, ты не ласков, о брат?

Рассказ

Однажды гуляки хмельного рукой
Был за ворот схвачен подвижник честной.
Не поднял в защиту обиженный длань,
Безропотно снес он побои и брань.
Его упрекнули: «Не муж ты – о стыд! –
Никто бы не вынес подобных обид».
Подвижник, сему порицанию вняв,
На это ответил: «О нет, ты не прав!
Разорван мой ворот рукой драчуна –
Для схватки со львом чья десница сильна?
Я трезв и разумен, и мне ли под стать
С хмельным забиякою в драку вступать?»
Для мудрого внятен лишь этот закон:
На зло добротою ответствует он.

Рассказ

Однажды напал на пустынника пес,
Укусы жестокие старцу нанес,
Без сна он томился от боли всю ночь.
Сo старцем-отшельником жившая дочь
Сказала ему, негодуя, в упрек:
«Собаку и сам укусить бы ты мог».
Сквозь слезы тогда рассмеявшись, в ответ
Промолвил отшельник дочурке: «Мой свет,
Конечно, нашлось бы для этого сил,
Но рот свой, о дочь, я тогда б осквернил.
Ах, если бы мне угрожали мечом,
Не стал бы я все-таки грызться со псом.
Пусть злом отвечает невежда на зло,
Но с мудрым случиться того не могло».

Рассказ

Жил некогда муж – знаменит добротой.
Был раб у него в услуженьи дурной:
Власы в беспорядке, лицом некрасив,
Лица выраженьем противен и лжив,
Подобно змее ядовит его рот,
Над всеми уродами был он урод.
От запаха потных подмышек его
Слезились глаза у него самого.
Придется ли стряпать – он хмурится, зол,
А подан обед – с господином за стол
Всегда он садился… и жаждой хотя б
Хозяин томился – бездействовал раб.
Ни бранью не справишься с ним, ни дубьем.
И ночью, и днем возмущал он весь дом.
То кур он в колодезь загонит, то двор
И дом убирая, рассыплет он сор.
Пугает наружностью добрый народ,
Пойдет ли за делом каким – пропадет.
Раз некто сказал господину: «К чему
Ты терпишь такого раба, не пойму.
Оплошности сносишь и грубый ответ,
Ведь, право, не стоит он этого, нет!
Раба отыскать я получше могу.
На рынок сведи ты дурного слугу,
И если медяк лишь дадут за него,
Бери, ведь не стоит сей раб ничего».
Услышавши это, хозяин-добряк
Ответствовал другу: «О друг, это так!
Дурен этот малый, ленив и лукав,
Но мой только лучше от этого нрав.
От парня сего до конца претерпев,
Смирять научусь нетерпенье и гнев».
Сначала терпение горько, но плод
Терпения сладок бывает, как мед».

Рассказ о подвижнике Мэ’руфе

Чтоб следовать мог ты Мэ’руфу в пути,
Сначала познаньем себя просвети!
Однажды, я слышал, его посетил
Один чужестранец. Болезнен и хил,
Без краски в лице, без волос – в чужаке
Держалась чуть жизнь на одном волоске.
Он на ночь остался, раскинул кровать
И стал беспрестанно вопить и стонать.
Всю ночь напролет он не спал и другим
Заснуть не позволил стенаньем своим.
Он был полумертв, но, сварливый и злой,
Все жил он, других убивая хулой.
Вставал и ложился, вопил, причитал
И всех окружающих тем разогнал.
Остались в дому лишь Мэ’руф прелестной,
Да жены его, да пришелец больной.
Мэ’руф по ночам не ложился: всю ночь
Ходил за больным, а дремоту гнал прочь.
Но был он ночами без сна истомлен,
И вечером как-то свалил его сон.
Усталые вежды едва он смежил,
Как начал браниться больной что есть сил:
«Презренье, проклятие людям таким:
Их вера, их честь – лицемерье и дым.
Под чистою рясой скрывают свой блуд,
Под видом святош лицемерят и лгут.
Задремлет бездельник, съев сытный обед,
И дела ему до недужного нет!»
И так продолжал он