Оказалось, что за этой сценой наблюдали. Несмотря на то что он не видел глаз, смотревших на него сквозь щели в ставнях и приоткрытых дверях домов на площади, ученый знал, что они там, поэтому решил больше не испытывать судьбу. Лучше всего будет вернуться во франкский квартал.
Что-то подсказывало ему, что быстрее всего это можно сделать, если пойти в сторону церковной башни, возвышавшейся в некотором отдалении. Путь отличался от того, каким он пришел сюда, поэтому он глядел в оба и не опускал руки с эфеса шпаги. Проходя мимо здания, похожего на синагогу, он на миг остановился. Что ж, он предпримет еще одну, последнюю попытку, а затем смирится с потерей своего загадочного товарища по переписке. Правой рукой он постучал в дверь синагоги. Сначала ему никто не открывал, и только после третьей или четвертой попытки он услышал звук отодвигаемого засова. Открылось небольшое окошко, в котором показалось лицо раввина.
– Добрый день. Что вам угодно? – поинтересовался мужчина.
– Я ищу члена вашей общины.
– Мы не даем чужакам информации о своих.
«Особенно если чужак – гой», – подумал Овидайя.
– Прошу прощения, почтенный равви, но я не пришел бы к вам, если бы не оказался перед неразрешимой загадкой.
– И в чем же она заключается?
– Человек, которого я ищу, – знаменитый еврейский ученый из Смирны. Его труды известны даже в Амстердаме и Париже. Но здесь его никто не знает, точнее, мне кажется, никто не хочет его знать.
– Таких людей в Смирне нет.
– Но…
– Я знаю всех знаменитых еврейских ученых с берегов Эгейского моря, уж поверьте мне, месье…
– Челон. Овидайя Челон. Человека, которого я ищу, зовут Кордоверо.
Несмотря на то что раввин не стал плеваться, в отличие от старика, однако в глазах его Овидайя прочел то же отвращение. Затем мужчина пробормотал:
– Теперь понимаю. Подождите минутку.
Вскоре после этого они сидели в пристройке синагоги. Раввин, представившийся именем Йозеф Ларедо, листал толстенный реестр общины. Овидайя терпеливо ждал, попивая шерри, предложенное ему раввином.
– Я могу вам кое-что о нем рассказать. Именно потому, что вы – не еврей.
– Объясните.
Раввин мгновение смотрел на него, а затем негромко произнес:
– Херем.
Опять это слово. Овидайя спросил у раввина, что оно означает.
– Оно означает, что Давида бен Леви Кордоверо изгнали из общины.
– Кордоверо экскоммуницировали?
– Да, примерно так. После изгнания он перестал быть одним из нас. Преступление Кордоверо было настолько тяжким, что всем членам общины было запрещено общаться с ним. Вот что я имел в виду, когда сказал, что могу говорить с вами о нем, поскольку вы гой. В разговорах друг с другом мы этого имени не называем.
– Что, ради всего святого, он натворил?
– Он читал многие труды безбожных франкских философов, и они отравили его разум и душу. Возможно, вам знакомы некоторые из них: Бэкон, Декарт, Спиноза.
– Я слышал о них, – ответил Овидайя.
– На основании их идей он разработал свои собственные безумные теории. Кордоверо утверждал, что душа не бессмертна; что Господь Авраама, Исаака и Якова, вероятно, никогда не существовал, – голос раввина дрожал от волнения, – и что поэтому законы иудейские чтить больше не нужно.
Овидайя и не знал, что Кордоверо выступает приверженцем настолько радикальных утверждений. С другой стороны, удивлен он не был. То, о чем с таким отвращением рассказывал раввин, давно уже стало предметом модных бесед в салонах Амстердама и Лондона. Повсюду рассуждали о доказательствах существования Бога и тому подобном. Это не считалось ни поводом для скандала, ни ересью – обычные натурфилософские дискуссии. Однако это мнение он предпочел оставить при себе, лишь пригубив в очередной раз шерри.
– А где сейчас Кордоверо?
– Там, куда попадают безбожники.
– Значит, уже не в еврейском квартале?
Раввин удивленно поглядел на него:
– После того как был произнесен херем, насколько мне известно, Кордоверо жил в доме во франкском квартале. А теперь он дожидается шеола.
