были частью его плана, их нужно вернуть, прежде чем они попадут в Моху.
– Я за то, чтобы идти вперед как можно медленнее. Наверняка позднее мы можем где-нибудь взять воду и провиант, если это необходимо, – заявил Вермандуа.
– Мы могли бы сделать это… адмирал, – ответил Янсен. – Или нет?
– Но просветите же невежу… капитан, – отозвался француз.
Овидайя увидел, что Янсен сжал кулаки, и поспешно произнес:
– Полагаю, наша проблема – Ионическое море?
Янсен едва заметно кивнул.
– Как только пройдем Сицилию, впереди будет только синее море. И только потом появятся порты, в которые мы можем зайти: Каламата, Ханья, Пирей.
– Одни османские порты, – произнес Овидайя. И все они слишком маленькие и захолустные, чтобы найти там первоклассного шлифовщика линз.
– А как насчет Мальты? – спросил Вермандуа.
Предложение было неплохим. Эта территория Мальтийского ордена считалась нейтральной и поэтому наиболее надежной гаванью.
– Если вы хотите заболеть чумой, – ответил Янсен.
– Она там по-прежнему бушует?
– Да. В качестве альтернативы могу предложить Неаполь, Палермо или Триполи. Причем последнее – это очень большой крюк. Кроме того, там орудуют берберские пираты.
Овидайя на миг задумался, а затем принял решение:
– Едем в Неаполь.
Графиня нахмурилась:
– Разумно ли именно сейчас заходить в крупнейший город Италии?
– В обычной ситуации я сказал бы, что нет. Однако, если я ничего не путаю, мы прибудем в такое время, когда никто нами не будет интересоваться.
Лицо да Глории прояснилось:
– Конечно! Сейчас ведь карнавал!
Гатьен де Полиньяк, как это часто бывало в последнее время, сидел в «Прокопио». Вообще-то он должен был радоваться, что наконец может снова ходить в парижские кофейни, прогуливаться в Тюильри без цели и спешки, как положено дворянину, однако вместо этого настроение у него было препаршивое. Он ненавидел сидеть сложа руки, тратить время впустую, в то время как этот Челон творит черт знает что бог знает где, задумывая заговор против его величества. Город тоже с недавних пор приводил его в ужас: люди, променады – абсолютно все. Однако дело было не только в этом. После происшествия в Лимбурге всем его существом завладела беспричинная ярость, никак не желавшая утихать.
В окно он видел однорукого мужчину, который, прихрамывая, брел по улице. Он был одет в темно-синий камзол с двойным рядом ярких красных цинковых пуговиц. Форма выдавала в нем инвалида королевской армии. С тех пор как для пострадавших во время войны открыли огромный госпиталь в Фобуре[75], таких жалких фигур в городе стало слишком много. Они получали жилье и кое-какой пансион. Если их еще можно было хоть как-то использовать, их отправляли в какой-нибудь богом забытый форпост, куда никогда не должна была прийти война. Если же солдат, как вот этот вояка, был не годен даже на это, его предоставляли самому себе, и тогда эти синие камзолы бродили по Парижу, словно заблудшие духи. «Я хотя бы могу ходить, ездить верхом и сражаться, – подумал Полиньяк, – и скорее позволю пристрелить себя, чем стану инвалидом».
Подняв голову, он подал знак официанту и увидел при этом себя в большом зеркале, висевшем на другом конце зала. Зеркала, повсюду зеркала. Когда появилась эта дурацкая мода – развешивать повсюду зеркала? Их он ненавидел больше всего. Полиньяк заказал у подбежавшего официанта еще одну чашку кофе. Когда вскоре тот поставил ее на стол перед ним, отпил большой глоток и задумался, сколько времени пройдет, прежде чем он начнет ненавидеть и кофе.
Только мушкетер собрался подняться, чтобы принести себе один из разложенных в кофейне журналов, как увидел, что кто-то направляется прямо к нему. Остановившись в двух футах от стола Полиньяка, он слегка поклонился.
– Что тебе нужно? – поинтересовался Полиньяк.
– Мой господин ждет в карете на улице и просит вас почтить его своим присутствием, месье капитан.
Мушкетеру очень хотелось спросить, почему этот господин, как бы его там ни звали, не способен сам пройти несколько футов, однако в последний момент передумал и вместо этого спросил:
– А как зовут твоего господина?
Кучер передал ему визитку, Полиньяк взял ее в руки и прочел имя: Николя де Ла-Рейни. Ни тебе титула, ни адреса. Не то чтобы в этом была необходимость. Шеф полиции был в Париже, пожалуй, самым известным лицом после короля. И многие считали, что с Ла-Рейни нужно считаться больше, чем с Людовиком Великим. Перед ним пресмыкалась даже высшая знать.
