Письма к Олафу Броку. 1916–1923

также в русском Красном Кресте. Человек чрезвычайно милый и обязательный. Я сохранил с ним самые лучшие отношения. Говорил с ним о г-же Керманис. Он обещает ей визу (на возвращение в Норвегию нужно снабдить ее обратной норвежской визой) литовскую и всякую поддержку (конечно, не материальную). Между Стокгольмом и Либавой поддерживаются регулярные пароходные рейсы. Полька может ехать в Ковенскую губернию, но только при условии

не

иметь польского национального паспорта, ибо доступ в Литву закрыт, как большевикам, так и полякам.

На строки от 15 сего месяца.

Очень доволен, что мое предостережение относительно Навашина[271] вовремя Вами получено. Всегда лучше быть предупрежденным. Что мне сказать относительно Зельгейма?[272] Я его видел два раза и сохранил неприятное впечатление. Напрасно Чупров и Ник.[олай][273] уверяют меня, что я неправ, что он один из тех, кто Bahnbrecher[274], кто создал кооперацию и т. д. Я чую в нем какую-то мелкую, «подъячью» душу. Чупров это отрицает и говорит, что он упрямый доктринер, теоретик. Во всяком случае это не Бирк[енгейм][275], не Тапильский и не Пригарен, который подкупал нас своей живой, творческой способностью. Нравится мне также Гофман [276]. На нем мы сходимся вполне. Но Зельгейм – судите о нем сами.

О том,

что

Вы дали и даете кооперации, не может быть двух мнений. От Проф.[277] и Ник.[278] постоянно слышу благодарственные отзывы. Знаю, что дорогая Нина Ивановна и Вы деньгами не интересуетесь вовсе и,

если

бы к тому были основания, первый посоветовал бы Вам махнуть рукой на кооперацию. При нынешних условиях я совершенно

обратного

мнения. Я очень и очень приветствую Вашу работу в этой области. Умоляю Вас ее продолжать в том направлении, в котором Вы это делаете и не смущать себя вопросами to be or not to be[279].

С предприятием Нансена[280] что-то идет «криво». Если бы он удержался в тех рамках, которые мы совместно устанавливали в Париже, было бы предпринято нечто положительное и ценное. В той форме, которую помощь грозила принять, она утешала, по крайней мере, человеколюбивых идеалистов, не считавшихся с политическими условиями. Но когда были обнародованы условия оплаты оказанной помощи, то и самые лучшие из идеалистов отвернулись от подобной «чепухи». Как я сам слышал, славы Нансена эта попытка не увеличит, но число его недоброжелателей, несомненно, увеличила.

Спешно обнимаю Вас и деток. Целую ручки дорогой Нины Ивановны.

Ваш всей душой.

Гулькевич

В Миссии у меня находится attache Васильев, очень способный, но не герой моего романа. Он в ссоре с Миссией в Христиании. Не можете ли Вы помочь доставить Норвежск.[ому] told-mundighet [281] прилагаемое его прошение. Простите за хлопоты!

50 23 V 1919 Стокгольм

Дорогой Друг,

С благодарностью прилагаю при сем разъяснения на норвежском языке по вопросу о [неразб. – ред.]: рублях.

Теперь мы в страшном волнении. Боюсь, что Петроград падет прежде, чем успеем к тому подготовиться[282]. Особенно заботит вопрос о продовольствии. Веду переговоры со Шведским правительством о ссуде нам хлеба хотя бы на первые дни. Не можете ли и Вы помочь со своей стороны? Не касаясь Нансена, не можете ли и Вы подумать о том, как помочь петроградскому населению, как только оно освободится от мучителей?

Спешно, спешно обнимаю Вас всех.

Сердцем Ваш Гулькевич

51 2 VI 1919 Стокгольм

Дорогой Друг,

Не знаю, как и благодарить за любимую мою травку. Свойства ее самые волшебные. Храню вьюнки нынешней весны в ящике письменного стола, за которым работаю. Пишу ли, читаю ли – постоянно открываю ящик, упиваюсь ароматом, и жизнь кажется краше… Спасибо большое!

Засуха печалит меня несказанно. По сельскохозяйственному своему опыту знаю, как тяжело переживать минуты, часы, дни и недели без дождя…

У нас вчера лило немного. Дай бог, чтобы и у вас земля получила немного влаги… Здесь люди радуются предстоящему роскошному будто бы сбору