Уже и на международном уровне основные противоречия лежат не в плоскости правых и левых, либерализма и социализма, фашизма и коммунизма, «тоталитаризма» и «демократии», а между теми, кто стремится к одномерному миру и миру плюралистическому, миру разнообразия культур[303].
Однако «Новым правым» так и не удалось избавиться от репутации экстремистов, хотя движение, по выражению французского историка Анри Руссо, «отрастило волосы и забросило монтировку на чердак», то есть постаралось вернуть респектабельность и интеллектуальность правому крылу, которое за несколько десятилетий до того превратилось в жупел для широкой публики[304].
Некоторые исследователи считают задачей этого движения «сохранение фашистского мировоззрения в промежуточный период»[305]. Однако другие отстаивали его подлинно оригинальную и сложную философию, сочетающую взгляды правого и левого крыла в антилиберальную, антикапиталистическую идеологию, которую так легко не ухватишь. Де Бенуа и вовсе не числит себя представителем крайне правой идеологии, напоминая, что решительно выступал против любых форм фашизма, и называя себя «антикапиталистом и коммунитарным социалистом».
«Старые правые» были настроены заведомо антисоветски, а «новые» питают не меньшую, а то и большую антипатию к Атлантическому союзу во главе с Соединенными Штатами. Если «старые правые» рассматривали европейскую интеграцию как угрозу традиционным национальным идентичностям, то для «новых правых» «якобинский» национализм – отходящая, продержавшаяся двести лет мода, порожденная промышленной революцией и глобальным рынком. «Для национальных государств типично неукротимое стремление к централизации и гомогенизации», – писал Бенуа в 1993 году в журнале
Да и как пренебречь идеалом империи в подобных обстоятельствах? Ныне это единственная модель, которую Европа может предложить в качестве альтернативы национальному государству. Нации оказались под угрозой исчезновения и вместе с тем исчерпали свой потенциал. Им придется выйти за свои границы, если они не хотят превратиться в доминионы американской сверхдержавы, а стать больше себя они могут, лишь попытавшись примирить единство и множество, добившись единства, которое не поведет к оскудению… Европа способна возродиться лишь в качестве федерации, но такой федерации, которая будет проводником идеи, проекта, принципа, то есть в конечном счете империи[306].
Духовный путь де Бенуа вполне соответствовал устремлениям Дугина и других российских правых того времени, так что эти двое без труда пришли к консенсусу на основе «радикального центра», как назвал это Дугин. Прежде они оба были радикальными антисоветчиками, теперь их идеал оказался скорее антиамериканским. Дугин, еще не вполне сформировавшийся мыслитель, жадно глотал каждое слово старшего и до сих пор чаще всего ссылается в своих работах на де Бенуа: француз послужил молодому русскому философу своего рода интеллектуальным образцом.
Оба они посвятили свою жизнь национализму и участвовали в крайне правых группировках, при этом оба оказались чрезвычайно оригинальными мыслителями, восстававшими против узкоэтнических определений национализма и культурного империализма. Француз, однако, не желает брать на себя ответственность за вольное истолкование, какое Дугин придал его словам.
Подчеркивая совпадение своего пути и предначертаний де Бенуа, Дугин приписал наставнику много собственных мнений. И все же де Бенуа дает понять, что это как раз его не устраивает, он не может взять на себя ответственность за изложение своих идей на другом языке, поскольку не может на этом языке их прочитать. «Каждый автор изобретает себе предтечу», – писал аргентинский сюрреалист Хорхе Луис Борхес, и на практике уже трудно отделить подлинные идеи де Бенуа от дугинских интерпретаций. Например, в самой значительной своей работе «Основы геополитики» (1997) Дугин приписал де Бенуа основную идею книги: «…«государства-нации» исторически исчерпаны… будущее принадлежит только «Большим пространствам»… стратегически единым, а этнически дифференцированным»[307]. Де Бенуа, однако, никогда не формулировал теорию больших пространств и категорически не желает, чтобы ему приписывали подобные идеи[308]. Де Бенуа – чрезвычайно оригинальный мыслитель, сплавивший левые и правые идеи; с одной стороны, он превозносит европейское многообразие, а с другой – отстаивает необходимость оборонять европейскую цивилизацию от чужеродных влияний.
Большую часть своей жизни француз отбивался от обвинений в латентном фашизме, которые, по-видимому, восходят к его политической деятельности до 1968 года. Оппоненты напоминают о культурной теории де Бенуа, который настаивает на ограничении межкультурных контактов, чтобы не размывалась цельность отдельной культуры[309], – вот, мол, явный отголосок аргументов 1930-х годов, откорректированных под современные требования: на место расы подставлена культура. «Культурная версия нацистской аргументации», – возмущалась французская исследовательница Брижит Бозами[310].
Де Бенуа, со своей стороны, считает эти упреки «смехотворными», напоминая, что он всегда выступал против расизма.
Но придется отметить, что среди мыслителей, которых «новые правые» особенно охотно цитируют, немало бывших наци: философ Мартин Хайдеггер, теоретик права Карл Шмитт, эзотерик Юлиус Эвола, специалист по «геополитике» Карл Хаусхофер. Идеология «новых правых» подхватила знамя движения, которое в межвоенный период именовали «консервативной революцией». В него входили все влиятельные интеллектуалы, недовольные либерализмом и парламентской демократией в целом и Веймарской республикой в частности, они ставили себе целью установление нового постлиберального националистического порядка. К их числу принадлежали Эрнст Юнгер, Артур Мёллер ван ден Брук, Эдгар Юлиус Юнг, Освальд Шпенглер, Отмар Шпанн и Эрнст Никиш. Некоторые потом стали нацистами, но большинство не вмешивалось в практическую политику[311].
