заговора, антисемитизм, национализм, теософия – всему находилось место в новом «духе времени». В XX веке Россия успешно продемонстрировала способность до крайности увлекаться идеологией, вновь широко распахнулась дверь для новых приманок.
На эти две книги стоит обратить внимание также и по другой причине: по словам Дугина, выручка от продажи огромного тиража (как удалось продать столько экземпляров – это он и сам затрудняется объяснить) позволила ему совершить несколько весьма любопытных поездок в Западную Европу с 1990 по 1992 год встретиться с крайне правыми активистами и мыслителями, чьи идеи он импортировал в Россию. Таким образом, он сделался, по словам Эдуарда Лимонова, «Кириллом и Мефодием фашизма». В ту пору поездки в Европу все еще были не по карману большинству населения, не говоря уж о статусе диссидента и трудностях с получением загранпаспорта.
Действовал ли Дугин самостоятельно, одинокий интеллектуал-прожектер, или же пользовался незримым покровительством – вопрос занятный, но, в конце концов, необязательный. Так или иначе, он привез из Европы идеи крайне правых, в том числе понятие геополитики, и в следующие два десятилетия эти идеи совершат переворот в реальной политике России. Возможно, поначалу это был проект одинокого романтика. Но более вероятным представляется, что в этом приняли участие те же государственные лица, в отношении которых точно установлено, что тогда же они спонсировали идеологические эксперименты правого крыла.
Знакомые проявляют уклончивость, когда разговор заходит о заграничных поездках Дугина. Сергей Жигалкин, опубликовавший большую часть книг Евгения Головина, в подробностях знакомый с этим сегментом издательского бизнеса (то есть эзотерическим мистицизмом), сомневается, мог ли Дугин столько заработать на продаже своих книг. Но Дугин в интервью 2005 года уверенно заявил мне:
Тогда книжки, которые сейчас издаются одна-две тысячи экземпляров, тогда мы сто тысяч сделали Майринка Толема». Тогда был бум. Рабочие покупали, зачем им этот Майринк, непонятно. Мы заработали денег… и поехали в Париж.
Глава 9. ПАРИЖ 1990
До встречи с Александром Дугиным в июне 1990 года французский писатель Ален де Бенуа особо не стремился к знакомству с русскими, и они, со своей стороны, не проявляли энтузиазма. Он не имел опыта общения с кем-либо из Восточной Европы (за исключением нескольких давних эмигрантов) и в стране Восточного блока побывал лишь однажды, за нежолько лет до встречи с Дугиным, – на Лейпцигской книжкой ярмарке. Бенуа не то чтобы не любил русских, но такая сдержанность соответствовала его основному делу: аристократическое лицо де Бенуа, неряшливая бородка и очки в проволочной оправе уже два десятилетия были; имволом интеллектуальной мощи самого крайнего правого движения Европы – французского
Но 1990 год оказался переломным для таких, как он, политических философов. Все жили в ожидании драматических перемен после падения Берлинской стены и роспуска организации Варшавского договора. «Правые» и «левые» ориентиры континента, прежде столь стабильные и понятные, тут же утратили традиционный смысл, рушилось и множество других барьеров.
Де Бенуа согласился встретиться с Дугиным после того, как общий знакомый аттестовал ему этого деятеля. И вот 28-летний русский с ленинской бородкой появился в один прекрасный день в парижском офисе Бенуа, переполненном атрибутами французской политической жизни, которая всегда отличалась тягой к интеллектуальному – одних только книг свыше 20 тысяч. Дугин, по словам Бенуа, показался ему похожим на «молодого Солженицына».
Он только что сошел с трапа самолета, впервые в жизни выбрался за границу и все же сумел поразить собеседника и эрудицией, и беглым французским. Бенуа поверить не мог, что образование Дугина оборвалось после второго курса Московского авиационного института. Он вспоминал, что его поразила прекрасная осведомленность гостя о литературе, выходившей на Западе, их вкусы совпали, совпали и взгляды на основные политические проблемы современности. Похоже, Дугин успел прочесть практически все, что вышло из-под пера Бенуа.
Дугин, как многие другие диссиденты, годами выстраивал контакты с Западом, контрабандой получая книги и поддерживая переписку. Но теперь, когда демократическая реформа Горбачева шла полным ходом, ограничения на выезд смягчились. Как и почти все граждане СССР, Дугин не мог свободно путешествовать, а ныне, обзаведясь загранпаспортом, отправился во внешний мир, о котором прежде только читал. Но ведь Дугин был не обычным диссидентом. Да, он подвергался преследованию за свои политические взгляды, его увольняли с работы, ему приходилось зарабатывать на жизнь уборкой улиц. Но он не был прозападным либералом, не радовался падению Берлинской стены и распространению демократии. Путешествуя по Европе, общаясь с Бенуа и другими идеологами «Новых правых», Дугин усвоил новый набор принципов и терминов.
Фигура де Бенуа не поддается упрощенной классификации. Сам он признает, что в молодости принадлежал к крайне правым политическим кругам. После политических волнений 1968 года он участвовал в формировании группы интеллектуалов, получившей название «Новые правые» в отличие от «старых правых», скомпрометировавших себя в первой половине XX века профашистскими симпатиями. «Старая правая идея мертва, и по заслугам», – писал он в эссе 1979 года[302], и это вполне типичное для де Бенуа рассуждение. Традиционные европейские консерваторы – католики, монархисты, националисты – сдавали позиции под натиском движения, которое заигрывало с языческими и традиционалистскими верованиями, не признавало политических различий между левыми и правыми и утверждало, что национализм – это тупик, выход из которого ведет к сосуществованию различных идентичностей и политических моделей. В 1986 году Бенуа писал:
