«космизма».
Кургинян переводил стрелки часов на столетие назад, на рубеж XIX–XX веков, когда в максималистскую эпоху русской философии наука сливалась с богословием и мистическим оккультизмом. В брошюре «Постперестройка» Кургинян апеллирует к мистическому богословию Владимира Соловьева, который учил, что человечество стремится к «богочеловечеству», к состоянию, в котором человек сам сделается почти равным Богу. Он также поминал Владимира Вернадского, биолога, чьими идеями вдохновлялся Лев Гумилев, – Вернадский предполагал, что все знания объединяются в «ноосфере». Но главным источником идей для Кургиняна послужил Николай Федоров, библиотекарь, трудившийся в XIX веке, – единственный его труд, опубликованный посмертно под названием «Философия общего дела», призывал человечество посвятить все силы воскрешению умерших предков, собиранию их из частиц космической пыли, после чего, поскольку на Земле станет тесновато, человечеству придется освоить космос и колонизовать другие планеты.
Хотя в «Постперестройке» имя Федорова не фигурировало, название его труда «Общее дело» было повторено четыре раза, с заглавных букв. Кургинян ставил себе задачу «принять коммунистическую идеологию и переплавить ее в метафизику Общего Дела».
Кургинян, открывший в себе лет десять назад еще и успешного ведущего ток-шоу, соглашается с тем, что проект «Постперестройка» в значительной мере опирался на идеи Федорова. Федоров, по его словам, знаменовал возвращение к более всеохватывающей философии XIX века: «Я должен был продемонстрировать русские традиции, объяснить, что коммунизм в России неслучаен, он глубоко укоренен в метафизике нашей страны».
Иными словами, коммунизм понимается как специфически русская идея, чьи философские корни глубоко уходят в российскую почву. Хотя проект Кургиняна и привлек внимание части правящей элиты, он провалился, потому что эта группировка не сумела удержать власть. Экземпляр «Постперестройки» был обнаружен на столе у Крючкова 22 августа 1991 года, в тот день, когда он был арестован после трехдневного путча консерваторов. Связь Кургиняна с КГБ также была, по-видимому, достаточно прочной: в 2014 году, снимая для интернета фильм с «народным губернатором ДНР» Павлом Губаревым, он представлялся «офицером». «И вы ко мне, офицеру, обращаетесь с тем, что вы, рядовой, можете оценивать мою военную компетенцию?» – распекал он Губарева. Это можно было бы счесть случайной оговоркой, но, учитывая отношения Кургиняна с руководством КГБ, никого бы не удивило наличие у него воинского звания.
Влияние «Постперестройки» спорно, сам Кургинян утверждает, со слов Крючкова, что тот вовсе не клал эту книгу на свой стол, где ее сфотографировали после ареста Крючкова, что это была «подстава» с целью скомпрометировать Кургиняна, «вывести его за скобки» [299].
Учитывая активный интерес КГБ и части ЦК к программе идеологического обновления и поиску авторитарных альтернатив коммунизму, имеет смысл присмотреться и к проектам Дугина, возникшим после его ухода из «Памяти». В ту пору, как мы видели, история по Гумилеву приобрела громадную популярность и идея «Евразии» носилась в воздухе, подкрепляемая участием крупных деятелей компартии, в том числе патрона Гумилева Анатолия Лукьянова, в ту пору – Председателя Верховного Совета.
Евразийство, как мы уже говорили, стало одним из нескольких авторитарных идеологических проектов. В охватившей элиту панике часть консерваторов из верхних эшелонов режима увидела в евразийстве альтернативу и вышедшей в тираж официальной идеологии социализма, и стремительно распространявшимся идеям либеральной демократии.
В 1990 году ЦК КПСС принял решение финансировать журнал под названием «Континент Россия», его издавал Дугин вместе со своим старым товарищем Игорем Дудинским, который и стал лицом этого предприятия. Не слишком яркое издание о русской цивилизации и Евразии едва ли можно назвать успешным – оно закрылось на одном из первых выпусков. Дудинский вспоминал:
Они так переживали в Центральном комитете. Они отчаянно хватались за любую альтернативу, любой вариант. Они понимали, что с ними покончено, и были готовы работать с кем угодно, сотрудничать с кем угодно, все годилось, лишь бы остаться во власти… Они хотели остаться во власти любой ценой и все-таки были слишком консервативны, и любая инициатива тонула в их отсталости, в их бюрократии. Они ничего не могли сделать как следует. Эти выпуски «Континента России» попросту пылились на полках.
Интереснее оказались две книги, опубликованные Дугиным годом ранее. Тираж их был неожиданно большим – юо ооо экземпляров, по его словам. В первую вошли статьи под общим названием «Пути Абсолюта», посвященные традиционалистским теориям Юлиуса Эволы, который собирался строить авторитарное государство на основе «духовной аристократии» – элиты, способной руководить и обладающей духовным авторитетом. Вторая книга, «Метафизика Благой вести», помещала традиционализм Генона и Эволы в контекст православного христианства. Дугин призывал к возрождению средневековой византийской социальной иерархии во главе с кастами священнослужителей и воинов, мечтал о «симфонии» Церкви и государства, которая станет «синтезом и вершиной адекватного сочетания жреческого и воинского начал». Россия, писал Дугин, наследница Византийской империи, Константинополя, который «явил собой уникальный синтез Царства Божия и земного царства, став тем провиденциальным тысячелетним царством, в котором реализовались эсхатологические пророчества»[300]. Обе книги сильно отдавали эзотерикой, оккультной нумерологией и весьма тенденциозной ученостью. И обе книги, как и брошюра Кургиняна, обращались к русской философии столетней давности, к рубежу веков, когда философия, оккультизм, эстетика и поэзия без зазора сливались в трудах величайших русских мыслителей.
Сам Дугин так видит историю того периода: «Общество теряло ориентацию. Все чувствовали необходимость перемен, но это ощущение было смутным, и никто не знал, в каком направлении их ждать»[301]. Оккультные движения, спиритуализм, новая метафизика, теории
