нужно направить в первый отряд на пинцеты.
— Я вполне с вами согласен, — поддержал Моисеева Русаков, — пускай в подвале поработает, а там посмотрим, как он себя будет вести. Если хоть один сбой допустит, отправим его в лес к чёртовой матери или в крытку. Там, где звери и комары правят бал. Папка его личного дела после колонии для несовершеннолетних основательно припухла. Хотя нет ни одного изолятора, и это обуславливается его хитрой изворотливостью, так со всеми подробностями о нём пишет местный оперуполномоченный.
— Гражданин начальник, — убаюкивающим тоном произнёс Беда. — Вы подумайте лучше, чем принимать окончательное решение в отношении меня, полагаясь на мнение Моисеева. С ним я знаком давно, ни для кого в городе не было секретом, что он был болен злокачественной катаральной горячкой, от которой, как я вижу, он до сих пор не излечился. Правильней будет, если мы будем видеться с ним как можно реже.
Моисеев от сказанных слов позеленел и, сломав карандаш в пальцах, прорычал.
— Каков подонок, белую горячку мне приписал.
Начальник колонии посмотрел на Моисеева и сказал.
— Канцелярию мне прекратите выводить из строя и не белую, а какую — то замудрёную он вам болезнь отыскал, но, как хочет он, ничего у него не сбудется. Пойдёт работать в подвал, — поставил окончательную точку полковник. — А будет впредь так разговаривать с нами, сгноим в изоляторе. Цацкаться не будем. Здесь ему не пионерский лагерь.
— Ты понял меня Беда? — обратился Русаков к Сергею.
— Так точно, — отчеканил Беда и по — военному вытянулся перед комиссией.
У него было желание отдать им и честь в это время. Но решил, что с изолятора в первый день начинать во взрослой колонии, — примета плохая.
— Свободен, — потирая виски, сказал Русаков.
Беда вышел из кабинета с широкой улыбкой на лице.
— Ну, что там было? — спросил Козуляй.
— Ничего хорошего, просто неожиданная встреча со старым знакомым.
Беда взял сидор и с нарядчиком поднялся на один этаж выше, где находился первый отряд. Жилая секция была огромных размеров, где не было кроватей, а посередине были сбиты нары из досок в два яруса, на которых лежали матрасы, аккуратно заправленные постельным бельём. Вдоль стен стояли тумбочки, и хотя здесь не было того уюта, как в колонии, зато здесь стоял запах маленькой свободы. Из больших окон просматривалась, вахта и часть города. Можно было наблюдать, кто приезжает на свидание и даже перекинуться короткими фразами или выкинуть, маляву из окна, или другой какой — то запрещённый предмет за пределы зоны, чтобы никто не увидал.
— Вот располагайся пока здесь, — сказал нарядчик, — бригадир придёт, покажет тебе твоё спальное место. С малолетки здесь много сидит ребят. Возможно, встретишь кого из знакомых, после съёма.
— А Луки случаем здесь нет? — спросил Беда.
— Если это Толокнов, то он живёт в этой секции, куда я тебя привёл. Сейчас он в подвале сидит, там у него своя мастерская, — это под нами, — объяснил нарядчик.
Беда запихнул свой сидор под нары и пошёл на улицу.
У подъезда курили несколько заключённых. Он у них спросил, как попасть в подвал и найти Луку. Его проводили в мастерскую к Луке. Он застал Луку в небольшой мастерской, где стояли токарный и фрезерный станок. Помещение в это время убирал мужчина с веником и совком.
Лука сидел за самодельным письменным столом, и писал что — то в тетради.
— Рапорт или любовное письмо составляешь? — незаметно подойдя к Луке, спросил Беда.
Опешив от внезапно знакомого голоса, Лука чуть не упал со стула.
— ЁКЛМН, Беда, — взревел он, — ты откуда взялся?
Небритой щекой он прижался к лицу Беды, но Беда моментально его тактично отстранил, так как не любил такие порывы страстей среди мужчин.
Мужик с веником, наблюдая за ритуалом неожиданной встречи двух знакомых, сделал замечание Луке.
— Ты чего орёшь, как бешеный, сала что — ли объелся? — испугал, не зная как.
— Молчи, Щелкунчик, не видишь, кореша встретил.
Дневальный сразу осёкся и замолчал.
— Наслышан про тебя, — похлопал одобрительно Лука Беду по спине. — Молодец! А другого отзыва о тебе, я не ожидал. Тут ребятишки с вашей колонии мне все уши прожужжали про тебя. Ты знаешь, даже гордость берёт, что у меня земляки такие.
— Ничего сверхъестественного я за отбытый срок не сделал. Жил так, что приобрёл у сараев. Независимость, смелость и конечно рассудок! Вот эти качества мне и дали уважение.
— Ну, этого у тебя хоть отбавляй, — сказал Лука, — а я вот видишь, тоже здесь в свою стихию попал, — показал он на станки. — Творю здесь, всё
