уже сама Гибралтаром и Маоном, увидела Неаполь и Сицилию в руках своего друга, а неприятеля своего разбитым наголову. В испанской Америке англичане злоупотребляли ограниченными торговыми привилегиями, которые им удалось вырвать у Испании, пользуясь ее затруднительным положением, и создали обширную и едва прикрытую систему контрабанды; и когда выведенное из терпения испанское правительство пошло на эксцессы, чтобы уничтожить английскую контрабанду, то министр, заботившийся о мире, и оппозиция, настаивавшая на войне, защищали свои предложения указанием и на то влияние, которое они окажут на морскую силу и престиж Англии. В то время как политика Англии, таким образом, неуклонно стремилась к расширению и усилению основ своего влияния на океане, другие правительства Европы, казалось, не замечали опасностей, возникавших для них в результате увеличения ее морской силы. Бедствия, вызванные подавляющим превосходством Испании в стародавние времена, казалось, были забыты, забыт был также совсем недавний урок кровавых и дорого стоивших войн, вызванных честолюбием и чрезмерной властью Людовика XIV. На глазах государственных людей Европы настойчиво и явственно созидалась третья держава, подавляющие силы которой предназначались к деятельности такой же эгоистичной, столь же агрессивной, хотя и не такой жестокой, но зато гораздо более успешной, чем деятельность любой из держав прошлого. Ее морская сила, деятельность которой, более тихая чем звон оружия, редко замечалась своевременно, тем не менее проявляла себя совершенно явственно. Едва ли можно отрицать, что бесконтрольное господство Англии на морях в течение почти всего периода, избранного предметом настоящего труда, было из-за отсутствия достойного ее соперника важнейшим из факторов военного характера, которые определили конечный исход[9]. Однако после Утрехта до предвидения этого влияния было еще так далеко, что Франция, движимая личными побуждениями ее правителей, приняла сторону Англии против Испании; когда в 1726 г. к власти пришел Флёри (Fleuri), он отказался от этой политики, но на французский флот по-прежнему не обращалось внимания, и единственным ударом, нанесенным Англии, было утверждение Бурбонского принца – естественного врага ее – на троне обеих Сицилий в 1736 г.
Когда в 1739 г. разразилась война с Испанией, английский флот по численности превосходил соединенные флоты Испании и Франции; и это численное превосходство все возрастало на протяжении следующей четверти столетия, заполненной почти непрерывными войнами. В этих войнах Англия, сначала инстинктивно, а затем совершенно сознательно, под руководством правительства, осознавшего возможности и преимущества морской силы, быстро строила ту могущественную колониальную империю, основание которой было прочно заложено уже в самих свойствах ее колонистов и в силе ее флота. В этот период ее богатство – результат морского могущества – обеспечило ей видную роль и в чисто европейских делах. Система субсидий, возникшая полстолетием раньше в войнах Мальборо (Marlborough) и получившая наибольшее развитие, полстолетие спустя, в наполеоновских войнах, поддержала усилия ее союзников, которые без субсидий ослабли бы или даже были бы совсем парализованы. Кто может отрицать, что правительство, которое одной рукой усиливало своих слабеющих союзников на континенте живительным притоком денег, а другой изгоняло своих врагов с моря и из главных владений – Канады, Мартиники, Гваделупы, Гаваны, Манилы, – обеспечило своей стране первенствующую роль в европейской политике; и кто может не видеть, что сила, заложенная в этом правительстве, владевшем лишь тесной и бедной ресурсами территорией, выросла прямо из моря?
Политика, руководившая английским правительством в войне, изложена в речи Питта (Pitt), который был ее главным гением, хотя и вышел в отставку, не доведя ее до конца. Осуждая мир 1763 г., заключенный его политическим противником, он сказал: «Франция грозна для нас главным образом, если не исключительно, как морская и торговая держава. То, что мы сами выигрываем в этой области, особенно ценно для нас именно потому, что этим мы наносим ей вред. Вы же оставили Франции возможность восстановить свой военный флот». Тем не менее приобретения Англии были огромны; ее гегемония в Индии была обеспечена, и вся Северная Америка, к востоку от Миссисипи, находилась в ее руках. К этому времени направление деятельности ее правительства ясно обозначилось, получило силу традиции и с тех пор ему следовали неукоснительно. Правда, война против Американской революции была большой ошибкой с точки зрения упрочения морской силы; но правительство было невольно вовлечено в нее серией естественных ошибок. Оставляя в стороне политические и конституционные соображения и смотря на вопрос, как на чисто военный или морской, можно характеризовать сущность дела так: американские колонии были большими и растущими общинами, развивавшимися на большом от Англии расстоянии. До тех пор, пока они оставались привязанными к своей родине, а эта привязанность доходила тогда до энтузиазма, они представляли прочную основу для ее морской силы в той части света; но их территория и население были слишком велики для того, чтобы при таком большом расстоянии от Англии их удалось удержать силою, если бы какие- либо сильные нации пожелали помочь им. Между тем это «если» было тогда весьма вероятным; унижение Франции и Испании было так горько и так свежо в памяти, что они, наверное, ждали случая взять реванш, и было хорошо известно, что особенно Франция энергично заботится о быстрой постройке флота. Если бы колонии были тринадцатью островами, то морская сила Англии быстро урегулировала бы вопрос; но вместо физического барьера колонии разделяло только местное соперничество, которое было в достаточной мере устранено общей опасностью. Сознательно вступить в такую борьбу, стараться удержать силой такую обширную территорию, с огромным восставшим населением, так далеко от метрополии, было равносильно возобновлению Семилетней войны с Францией и Испанией, причем на этот раз американцы были уже враждебными, а не дружественными Англии. Семилетняя война была таким тяжелым бременем, что мудрое правительство должно было бы понимать невозможность нести еще и добавочную ношу и поняло бы необходимость соглашения с колонистами. Правительство того времени не было мудро и пожертвовало важным элементом морской силы Англии; но по ошибке, а не добровольно; по надменности, а не по слабости.
Это неуклонное сохранение генеральной линии политики, без сомнения, подсказывалось сменявшим друг друга английским правительствам самими условиями страны. Единство цели было до некоторой степени предопределено последними. Твердое сохранение морской силы, высокомерная решимость заставить чувствовать ее, мудрое содержание военных сил в состоянии боевой готовности в еще большей степени были обусловлены той особенностью
