возродить Иерусалим в его былой славе». На печатке Шафтсбери была выгравирована надпись: «Молюсь за Иерусалим».
Еще один ревностный викторианец, одержимый иерусалимской идеей, сэр Мозес Монтефиоре, о котором мы уже упоминали, включил в собственный герб изображения символов Иерусалима — небольшие холмы, кедровое дерево и лев. Этот герб он поместил на карете, перстне-печатке и даже украсил им собственную кровать. А в июне 1839 года он с женой Джудит, вооруженный пистолетами для защиты денег, которые чета собрала у жертвователей в Лондоне, вновь приехал в Иерусалим.
В Святом городе свирепствовала чума, и чета Монтефиоре расположилась лагерем на Масличной горе. За время пребывания там Мозес принял свыше 300 посетителей. Когда эпидемия пошла на спад, Монтефиоре въехал в город на белом коне, одолженном ему губернатором, и продолжил принимать петиции и раздавать подаяния нищенствующим евреям. Приезду Мозеса с женой радовались приверженцы всех трех религий в Иерусалиме. Но когда супруги осматривали святые места в Хевроне, на них напала мусульманская чернь. Они едва спаслись — и то лишь благодаря вмешательству османских солдат. Но и этот случай не обескуражил Монтефиоре. Покидая Иерусалим, этот возрожденный иудей и убежденный империалист испытывал похожий, хотя, конечно, несколько иной мессианский пыл, чем Шафтсбери: «О Иерусалим, — записал он в дневнике, — да будет этот город восстановлен уже при нашей жизни. Аминь».
Шафтсбери и Монтефиоре верили в божественную миссию Британской империи и возвращение евреев на Сион. Чаяния евангельских христиан и обновленная энергия грез иудеев об Иерусалиме слились воедино, став одной из главных идей, владевших умами викторианцев. И случилось так, что художник Дэвид Робертс вернулся в 1840 году из Палестины как нельзя вовремя, чтобы представить публике свои ставшие невероятно популярными яркие романтические образы восточного Иерусалима, готового к восприятию британской цивилизации и еврейской реставрации. Евреи остро нуждались в защите со стороны Британии, поскольку противоречивые обещания терпимости, которые давали им то султан, то албанцы, спровоцировали совершенно неожиданные и кровавые события.
В марте 1840 года семеро евреев Дамаска были обвинены в убийстве некоего христианского монаха и его слуги-мусульманина, совершенном ими якобы для того, чтобы использовать кровь убитых в ритуальном жертвоприношении на Песах. Сценарий обвинения был выдержан в духе печально известного «кровавого навета», впервые сформулированного в Оксфорде еще во времена Второго крестового похода в XII веке. В ходе следствия были арестованы и подвергнуты пыткам более 60 детей с целью заставить их матерей показать «тайное место крови».
Только что вернувшийся в Лондон Мозес Монтефиоре при поддержке Ротшильдов начал кампанию по спасению дамасских евреев от преследований, столь напоминавших средневековые гонения. Объединив усилия с французским адвокатом Адольфом Кремье, Монтефиоре помчался в Александрию, где ходатайствовал перед Мухаммедом Али-пашой об освобождении заключенных. Но не прошло и нескольких недель, как на Родосе было заведено новое дело о «кровавом навете». Монтефиоре отплыл из Александрии в Стамбул, где получил аудиенцию у султана. Мозесу удалось убедить правителя издать декрет, категорически отрицавший истинность «кровавого навета». Это был звездный час в жизни Монтефиоре: успехом он был обязан как своей национальности, так и собственному искусству дипломатии, зачастую весьма прямолинейной, зато не менее весомой, чем имперская. Хорошо было в то время быть англичанином на Ближнем Востоке.
И султан, и албанцы неистово боролись за британское расположение — под вопросом было само существование Османской империи. Иерусалим оставался под контролем Ибрагима-паши Рыжего, владыки большей части Ближнего Востока. И в то время как Франция поддерживала албанцев, Британия пыталась утолить свои аппетиты, сохраняя Османскую империю. Она предложила Ибрагиму Палестину и Египет при условии, что он уйдет из Сирии. Предложение было хорошим, но отказаться от главного приза своей завоевательной политики — Стамбула — Ибрагим не мог. Он ответил Британии отказом. В ответ Пальмерстон создал англо-австрийско-османскую коалицию и направил в регион эскадру под началом командора Чарльза Нейпира. Сверкающие пушки современных военных кораблей вынудили Ибрагима склонить голову перед британской мощью.
Ибрагим Рыжий открыл Иерусалим для европейцев, но теперь — в обмен за право наследственного владения Египтом — он покинул Сирию и Святой город[212]. Французы, униженные триумфом Пальмерстона, заговорили о «свободном христианском Иерусалиме» — первое предложение интернационализации Сиона под международным контролем. Но 20 октября 1840 года в Иерусалим вновь вторглись войска султана. Треть города в черте стен тогда была в это время пустошью, заросшей кактусом опунция, и проживало в нем всего 13 тыс. человек. Но 5 тыс. из них составляли уже евреи: их численность выросла за счет иммигрантов из России и беженцев, пострадавших от землетрясения в Сафеде (Цфате) в Галилее.
Когда Пальмерстону пришлось уступить кресло министра иностранных дел лорду Абердину, тот велел вице-консулу в Иерусалиме свернуть евангелистские проекты обращения евреев. Но Тёрнер Младший не изменил прежней политики. А когда Пальмерстон вновь сделался главой министерства, он приказал иерусалимскому консулу «взять под британскую протекцию всех русских евреев», которые обратятся к нему с подобным прошением.
Между тем Шафтсбери убедил нового премьер-министра Роберта Пиля поддержать создание англиканской епархии и строительство церкви в Иерусалиме. В 1841 году Пруссия (король которой предлагал создать интернациональный христианский Иерусалим) и Британия по взаимному согласию назначили первого протестантского епископа Святого города. Им стал обращенный еврей Михаэль Соломон Александер. Английские миссионеры, действовавшие все более активно, построили целый англиканский комплекс с церковью, которой управляло Еврейское общество, и британское консульство у
