постигнуть пути Господни. У него свое право, право высшей, непонятной человеку справедливости! Так и у земного представителя Господа свое право, право венценосца. Вспомни притчу о талантах[41]. Господин отнял у раба последний талант, потому что тот не преумножил его, и отдал тому, который из одного таланта сделал десять. «Отнимется у того, у кого мало, и дастся тому, у кого много», – сказано в Писании, и это сказано про нас, венценосцев! Нам вручают судьбу целой страны – мы должны заботиться о ее росте. Вот единственный закон, вот единственное право, которым мы можем руководствоваться. Бавария нужна для могущества Австрии, в этом полное нравственное оправдание моего образа действий…
– Закон правды и добра один и на земле, и на небе. Ему подчиняются и простые, и венценосцы! Ты на ложном пути, Иосиф!
– Луиза, я еще раз повторяю тебе, что не хочу, не буду спорить с тобой. Я преклоняюсь перед твоей нравственной чистотой, перед кротостью и добротой твоей души. Но… – Иосиф остановился и грустно покачал головой, – но я все-таки чувствую себя как бы разочарованным. Я хотел бы, чтобы ты была вся моя, чтобы в твоем сердце, в твоей душе, в твоем мозгу не было уголка, где бы не царил я. Я хотел бы, чтобы мои планы, мои стремления разделялись тобой всецело, без сомнений, без критики. А ты…
– Иосиф! – с упреком воскликнула молодая женщина, пламенно охватив голову императора и снова глубоко заглядывая ему в глаза своим серьезным, любящим взором. – Неужели ты не хочешь понять, что руководит моими сомнениями? Только любовь, высшая любовь, Иосиф! Разве стала бы я заботиться о том, нарушают ли или нет права соседней страны император Франц, Максимилиан, Альбрехт и тому подобные? Но император Иосиф, мой Иосиф должен быть выше, лучше, чище всех! На нем не должно быть ни пятен, ни сомнений, ни упрека! О, я любуюсь тобой, когда ты говоришь о своих государственных задачах! Я чувствую, как ты велик, как далеко заглядывает твой ум. Но… Впрочем, лучше не будем говорить об этом! Это тебя туманит, огорчает, а – видит Бог – я страстно хотела бы отогнать все тучки с твоего чела!
Они снова слились в жарком лобзании, снова разгоревшаяся кровь унесла их далеко за грани обыденного. Но только на момент… Что-то еле ощутимое, но грустное легло между ними.
Вскоре Луиза сказала, что им пора расстаться. Взяв с Иосифа слово, что он не уедет в армию, не повидавшись с нею, она хотела уйти, но император остановил ее, сказав, что сначала пойдет посмотрит, не бродит ли какой-нибудь нескромный свидетель по парку, причем добавил, что если он в течение пяти минут не вернется, значит, путь свободен.
Луиза осталась одна.
– Нет! – решительно сказала она после недолгого раздумья. – Я все-таки сделаю все, что могу, чтобы не дать разразиться этой войне. Ее величество не хочет войны, я знаю это. Ее тоже мучают сомнения, что Австрия идет на неправое дело. Наверное, она завтра же заговорит со мной об этом. Надо будет постараться придумать что-либо…
И она снова погрузилась в глубокую задумчивость.
Весна уже кончилась, и лето – жгучее, пышное – готовилось вступить в свои права. Весь день было душно до головокружения, к вечеру пронеслась бурная, но краткая юза, и воздух немного посвежел. Только тучи по-прежнему низко нависали над землей, погружая окрестности в глубокую тьму.
Было так темно, что часовой, охранявший проезд через ручеек у Семоница, чувствовал себя очень встревоженным. Он служил еще недавно, это был его первый поход, и его нервы еще не успели привыкнуть настолько, чтобы каменеть в твердом сознании готовности исполнить свой долг в пределах человеческих сил. А вдруг к нему подберется неприятель, незаметно подползет, «снимет», не дав крикнуть или поднять тревогу? Конечно, неприятелю, собственно говоря, взяться неоткуда, ну, а вдруг все-таки?
Он тоскливо всматривался в густую тьму, время от времени для собственного ободрения обращая взор к цепи холмов, бежавшей на север и восток, по которой виднелись огоньки лагерей. Ведь так близко, да и в нескольких шагах справа и слева тоже расставлены часовые!
Внезапно часовой на мосту вздрогнул и еще упорнее впился взглядом в темноту. Там, из-за дальнего леска, видневшегося какой-то смутной массой, послышалось лошадиное ржание. Он прислушался, его обостренный нервным возбуждением слух уловил топот нескольких десятков копыт. Часовой судорожно стиснул ружье и продолжал всматриваться.
Вот в ночной тьме вырисовались черные силуэты всадников. Впереди ехали двое, один – в блестящем с золотым шитьем мундире, другой – в чем-то сером, за ними следовало несколько всадников. Вот они все ближе, ближе… Всадник в сером собирался въехать на мост.
– Стой! Кто идет? – окликнул его часовой.
– Император.
– Император?
Назвавший себя императором дал поводья коню и хотел проехать мимо.
Однако часовой преградил штыком дорогу и настойчиво повторил:
– Пароль!
– Я тебе говорю, что я – император! – нетерпеливо ответил тот. – Сейчас же пропустить!
– В третий и последний раз требую: пароль? – твердо сказал часовой.
