На раут к князю Голицыну Кауниц уехал в десятом часу. Ример открыл все окна и ушел к себе в комнату. Около двенадцати он зашел за Бонфлером, в комнате которого уже сидел, погруженный в легкую дремоту, старый Гаусвальд.
– Знаете, Ример, – сказал шепотом Бонфлер, – этого старого дурака надо сплавить во что бы то ни стало. Он заговаривается, все время дрожит – как бы он не рехнулся и не наболтал лишнего.
– Завтра мы сплавим его. Ну, не будем терять даром времени, идем.
Ример разбудил дремавшего, и они втроем отправились в кабинет Кауница, осторожно оглядываясь по сторонам. Но везде было тихо – на половине князя не было ни одной живой души.
В кабинете Бонфлер заметил четыре продолговатых невысоких ящика и с испугом схватил Римера за рукав.
– Что это? – спросил он.
– Это? Пустяки. Из канцелярии принесли старые бумаги. Их будут завтра сортировать и ненужные сжигать.
– Но ведь днем их не было.
– Совершенно верно. Уезжая в канцелярию, князь предупредил меня, что принесут ящики. Их принесли перед самым отъездом князя на раут.
– Кто принес?
– Канцелярские сторожа.
– А не спрятались они сами где-нибудь?
– Я лично впускал и выпускал их, причем, конечно же, пересчитал их. Меня на такой штуке не проведешь.
– А вдруг в ящиках не бумаги?
– Давайте посмотрим.
Ример с Бонфлером подошли к ящикам. Крышки держались очень слабо. Внутри действительно были только бумаги. Ример запустил руку поглубже – ящики оказались вне подозрений.
– Ну, видите сами, что все ваши страхи напрасны, – сказал Ример. – За дело. – И он подошел к среднему шкафу, в который, как он видел, Кауниц положил портфель.
– Ну же, Гаусвальд, действуй, – приказал Бонфлер. Гаусвальд вздрогнул (он уже успел вздремнуть стоя), потер себе лоб и пошатываясь подошел к шкафу, достал из кармана ключ, дрожащей рукой всунул его в замочную скважину, нажал соответствующие рычаги, и дверца со звоном раскрылась.
– Вот портфель! – с торжеством воскликнул Ример, хватая портфель и запуская в него руки.
В этот момент дверцы четырех соседних шкафов с треском раскрылись, и оттуда выскочили четыре полицейских с пистолетами в одной руке и с саблей в другой. Двое подскочили к дверям, двое встали у открытого окна.
Все испуганно вскрикнули. Старый Гаусвальд со стоном схватился за сердце и рухнул на пол.
– Господа, что это значит? – спросил у полицейских Ример, быстро овладевший собой.
Один из полицейских, видимо, начальник, вместо ответа окинул говорившего ироническим взглядом, а затем отвернулся к окну и выстрелил. После этого, достав из-за пазухи второй пистолет, он сказал:
– Ни с места! Ваши штучки не пройдут.
– Но это явное недоразумение! – дрожа, воскликнул Бонфлер.
– Я тоже так думаю, – холодно ответил полицейский.
Через несколько минут дверь кабинета открылась и на пороге показался князь Кауниц, весело потиравший руки. За ним следовал многочисленный патруль.
– Так вот оно что, голубчики, – сказал Кауниц. – Попались, птички! Ну, погодите вы у меня!
– Ваша светлость, – заговорил Ример, – это просто недоразумение. Я сейчас все объясню вам. Мы…
– Молчать! Недоразумение? А Гехт – тоже недоразумение? Гехт час тому назад был арестован мною и допрошен. Он признался во всем: в ложном доносе на Лахнера, в посредничестве между вами и прусскими властями.
В комнату вошел патруль и окружил Бонфлера и Римера. Один из полицейских подошел к лежавшему на полу Гаусвальду и обратился к нему:
– Эй, старик! Нечего притворяться – не отвертишься. Вставай.
Однако Гаусвальд не отвечал.
Полицейский толкнул его ногой, затем нагнулся, потрогал пульс, заглянул в глаза и, отшатнувшись, вскрикнул:
– Ваша светлость. Старик мертв.
Гаусвальд умер от кровоизлияния в мозг.
Игривые лучи утреннего летнего солнца осторожно подбирались к окну небольшого домика, стоявшего невдалеке от Русдорферской пороховой башни, и шаловливо заглянули в окно. Они с удовольствием скользнули по нарядно убранным стенам и весело заиграли и раздробились на миллионы отсветов в хрустальных подвесках большой висячей лампы.
