Старичок тяжело вздохнул и продолжал:
– У меня не совсем здоровы почки, и мой доктор прописал мне пилюли белого цвета. Я положил эти пилюли в ящичек красного дерева, всегда стоящий на столике около моей постели. Это было третьего дня, то есть накануне трагического происшествия близ мощей святого Ксаверия. И вот вчера, когда в доме было получено известие о смерти племянника, горничная упала мне в ноги и повинилась, что она, по приказанию Карлштейна, подложила в ящичек какие-то другие пилюли белого цвета, изготовленные им самим. Надо вам сказать, что мой племянник склонил эту девушку к сожительству, и я, узнав об этом, приказал горничной покинуть мой дом. Она только задержалась на пару дней, чтобы сдать экономке белье и серебро, бывшее у нее на руках. Так вот, узнав об этом, мой племянник ночью вошел в комнату к Елене – так зовут горничную – и сказал ей: «Вот белые пилюли, совершенно такие же, какие принимает старый скряга… (Это я-то скряга! О боже, боже!) Подложи их в коробочку, которая стоит у него на столике, и тогда мы будем навсегда избавлены от его тиранства». Он нежно поцеловал Елену, обещал после моей смерти жениться на ней, и глупая девушка покорно исполнила его просьбу. Как только я услыхал это, я сейчас же вытащил из ящика все пилюли, тщательно рассмотрел их в лупу и обнаружил пять штук, сделанных более грубо и несколько отличавшихся по цвету от большинства. Я закатал одну из этих пилюль в хлебный мякиш и кинул дворовой собаке. Как только она проглотила подачку, с ней начались судороги, конвульсии, изо рта забила кровавая пена, и собака издохла. Я дал другую пилюлю исследовать знакомому химику, и тот сказал мне, что пилюли изготовлены из опаснейшего соединения нескольких ядов. Так вот и подумайте теперь, барон: если бы вы не убили этого негодяя, то вчера вечером я принял бы на сон грядущий одну из пилюль, мне легко могла попасться отравленная, и я не проснулся бы более. Только вам и обязан я своей жизнью. В благодарность разрешите мне поднести вам эту табакерку, которую я получил от почившего императора Фрица.
Перкс достал из кармана и подал нашему гренадеру золотую, густо усыпанную бриллиантами табакерку.
Лахнер, покачав головой, произнес:
– Очень прошу вас, граф, спрячьте как можно скорее свой подарок. Разве я могу принять его? Ведь он всю жизнь стал бы напоминать мне о деле, о котором мне, наоборот, хотелось бы забыть. Вы говорите, что мой поступок спас вам жизнь, что мой удар наказал по заслугам скверного человека. Может быть. Но, во-первых, я вовсе не хотел этого, во-вторых, разве я палач, получающий мзду за совершение казни?
– Но позвольте, милейший барон…
– Нет, нет, добрейший граф, спрячьте табакерку как можно скорее. Мне оскорбительна даже сама мысль, даже предположение, что я мог бы воспользоваться вашим подарком. Если вы хотите непременно ознаменовать свое спасение, то кто же мешает вам пожертвовать соответствующую сумму на добрые дела?
– Милый друг мой, я не могу сказать вам, как меня трогают бескорыстие, великодушие и чистота вашего характера. Как видите, табакерка, раздражавшая вас, уже спрятана. Но я молю Бога, чтобы мне было суждено когда-нибудь оказать и вам тоже большую услугу. Во всяком случае, я по гроб своих дней буду видеть в вас своего спасителя. А теперь позвольте мне еще раз пожать вам руку и пожелать вам всего хорошего.
Перкс ушел с элегантными поклонами, выдававшими в нем большого любезника прошлых царствований. Лахнер остался один, его тревога несколько улеглась, но все-таки мысль, что ему пришлось пролить накануне кровь, не давала ему покоя.
Из этой задумчивости его вывел Зигмунд, вошедший в кабинет со словами:
– Дукат с вашей милости!
– За что?
– Как за что? Вы мне должны его.
– Когда же я задолжал его тебе?
– В тот день, когда вы обещали мне целый дукат за розыски вдовы Фремда, и в тот, когда я разыскал ее.
– Ты разыскал ее? Где она?
– В приемной вашей милости.
– Так она здесь?
– Здесь и уже давно ждет, когда ваша милость кончит разговор с графом Перксом.
Лахнер кинул Зигмунду монету, и тот одним движением подхватил ее на лету и спрятал в карман. Затем он быстрым шагом направился в приемную.
– Вы вдова Фремда? – спросил Лахнер старушку, привставшую со стула при его появлении в приемной.
– Точно так, – ответила ему та.
– В таком случае пройдите, пожалуйста, сюда.
Лахнер ввел ее к себе в кабинет и там усадил в просторное кресло.
– Почему вы плачете? – спросил он ее, заметив, что она украдкой смахивает слезу.
– Ах, милостивый господин, – ответила ему Фремд, – каждый раз, когда я вижу богатую обстановку, я не могу удержаться от слез. Была и я богатой, ну, да известное дело – умер муж, так и кончился наш бабий век.
– Почему же вы так обеднели?
