с Лахнером совсем забыли, что Ниммерфоль запер их снаружи!
– Недурно! – пробурчал Вестмайер. – Попался, словно кур в ощип!
Шум снаружи становился все сильнее, а потом внезапно смолк. Зато молчаливые до тех пор коридоры огласились теперь криками. По лестнице послышались чьи-то шаги, кто-то подскочил к двери, постучался и стал отчаянно барабанить кулаками.
Вестмайер осторожно подошел к двери, неслышно задвинул изнутри засов и отошел обратно к окну.
– Придется последовать примеру Лахнера! – сказал он, исчезая в свою очередь за окном.
Стук в дверь становился все яростнее. Наконец последняя не выдержала, с треском распахнулась, и в комнату фельдфебеля ворвалась толпа людей.
Аврора фон Пигницер сидела одна в будуаре. Цветной фонарь бросал бледные отсветы на светлую шелковую мебель, на светлый капот, на грустное лицо, на пальцы, нервно проводившие по струнам, на желтоватую деку гитары.
Аврора была грустна, задумчива, расстроена, тосковала… Ее скорбь изливалась в пламенных словах романса, который подкупал ее горячностью выражений, впрочем, очень и очень лишенных поэзии и смысла. «Грозы» рифмовались со словом «слезы», «изменил» с «разлюбил», «кровь» с «любовью», короче, налицо был весь арсенал затасканных сентиментальных нелепостей.
Графиня была грустна, терзалась ревностью, страстью, сомнениями… Перед ней лежал розовый лист бумаги, исписанный крупным твердым почерком. Время от времени она с укором и недоверием посматривала на письмо, потом вдруг резко отбрасывала прочь гитару, хватала розовое послание и снова перечитывала его.
Это письмо написал ей Феррари, еще недавно столь обласканный, утешенный, а ныне отвергнутый поклонник. Хотя его немецкие фразы были безграмотны, а сочетания слов дышали комизмом – графине было не до смеха, ведь слишком страшную истину заключали в себе эти ровные бесстрастные строки.
Она читала, невольно мысленно исправляя погрешности языка, читала не так, как письмо было написано, а как оно было продумано писавшим:
«О вероломная! О жестокая! Вся кровь сердца отхлынула у меня к мозгу, туманит его, навевает кровожадные мечты! Я хотел бы убить тебя… но не могу: ведь я все еще люблю тебя!
Да, люблю, люблю, несмотря на измену, несмотря на твое вероломное предательство. И только любовь заставляет меня открыть тебе глаза: ты тоже обманута, над тобой дерзко надсмеялись!
В первый момент я хотел было наказать тебя по заслугам: ничего не открывать тебе теперь, дать негодяю довершить свое дело, чтобы иметь потом возможность поиздеваться над тобой. Но нет, я не так жесток, как ты, я не мог сделать это. Пусть я несчастен, но я не хочу, чтобы и ты вверглась в пучину отчаянья!
Так слушай же! Сегодня я узнал от знакомого посланника сенсационную новость, о которой завтра будет кричать вся Вена. Тот барон Кауниц, которого ты полюбила, с которым хотела изменить мне (я надеюсь, что этого еще не случилось), на самом деле вовсе не барон, а простой гренадер. Да, Аврора, это не шутка, не ложь: дерзкий солдат пробрался в высший круг аристократов под чужой личиной. Но его разоблачили, и ныне он уже сидит под арестом как обманщик и дезертир. Вскоре его будут судить, и негодяй понесет тяжелое наказание.
Вот ради кого ты изменила мне! Но этого мало. Ты, может быть, думаешь, что он действительно любит тебя? Ничуть не бывало: весь этот маскарад был затеян только для того, чтобы влюбить в себя твою соперницу, Эмилию фон Витхан. Ты обманута, осмеяна, Аврора!»
Дочитав до этого места, графиня бросила письмо и снова тревожно задумалась.
Неужели это действительно так? Неужели ее так нагло, так постыдно обманули?
С одной стороны, кое-что в письме имело свои основания. Ведь ей известно, что Кауниц вступился за честь этой проклятой Эмилии, что он из-за нее убил племянника графа Перкса. Затем, как таинственно было сегодняшнее исчезновение! И ведь он не идет! Неужели же его действительно арестовали как самозванца и дезертира?
А с другой стороны, происшедшее с Эмилией ровно ничего не доказывает. Артур Кауниц отважен, пылок, горяч. Он, несомненно, способен на то, чего никогда не сделает Феррари: способен бескорыстно вступиться за женщину, от которой ничего не ждет, у которой ничего не ищет. Если бы он был самозванцем, если бы он был тайным любовником Эмилии, то не рискнул бы афишировать свои отношения с ней таким скандалом, как дуэль.
Правда, он не идет. Но ведь он дипломат, а дипломаты порой так же таинственно исчезают, как появляются… Нет, все это еще ровно ничего не доказывает…
Аврора кинула беглый взгляд на письмо и опять задумалась.
Нет, утверждения Феррари явно неправдоподобны. Артур подвизается в обществе несколько дней, в первый же вечер он устроил скандал, о котором не мог не знать старый Кауниц. Но именно Кауницу лучше всякого другого известно, где находится его Артур. Вместе с тем, если данный человек не племянник князю, то почему же его в первый же день не потребовали к канцлеру, почему ему дали возможность продолжать свою игру? И если его арестовали, то почему это не было сделано в первый же день?
Кроме того, само по себе письмо Феррари дышит ложью. Он пишет, что хотел сначала дать «негодяю» довершить свое дело, чтобы потом посмеяться
