Он подозревал, что такие «толчки» происходили и в течение прошедшей ночи, но их подавило царившее вокруг него напряжение лихорадочной работы. Теперь же, во время своего рода передышки, у него появилась возможность прислушаться к себе, чтобы проанализировать свои ощущения. Он очень быстро понял, почему этот «толчок», как и, вероятно, более ранние, было трудно заметить. Стоя в прохладе раннего утра и зябко поеживаясь в своей влажной от пота одежде, он вдруг ощутил под сапогами едва заметное давление, исходящее от земли и поднимающееся в его тело. Мокрые от росы подошвы его сапог слегка подрагивали. Более того, когда он принялся ходить туда-сюда, чтобы проверить свои ощущения, ему показалось, что он идет по закругленным кончикам черенков метел.
Это был самый настоящий «толчок», и он действительно исходил откуда-то из-под земли. Осознание происходящего нахлынуло на него подобно теплой волне. Складывалось впечатление, как будто он наконец извлек откуда-то из глубин своей памяти уже вроде бы забытое им имя. Поначалу Джон Грант не знал, что ему делать с этим своим открытием. Он, конечно, понимал, что оно, по всей видимости, имеет какое-то важное значение и что ему ни в коем случае нельзя скрывать его от других людей. Но каким образом ему нужно действовать, чтобы открытие пошло всем на пользу?
И тут вдруг он услышал голос Джустиниани и, повернувшись, увидел, как тот ходит среди сбившихся в кучки уставших воинов и обычных горожан. Подумав, что этот человек по крайней мере выслушает его, Джон Грант тут же побежал к генуэзцу.
Заметив его приближение, Джустиниани повернулся к нему и, уперев руки в бока, сказал:
– А-а, заклинатель птиц! И почему-то такой взволнованный.
Джон Грант покраснел и перешел с бега на шаг.
– Что случилось? – спросил Джустиниани.
Осознавая, что «толчок» обычно предупреждает о нависшей опасности, но не сообщает, что это за опасность, Джон Грант решил изложить возникшее у него предположение, причем сделать это самым лаконичным и понятным образом.
– Я думаю, что враг ведет подкоп под стены, – сказал он.
45
Туман, словно просторное влажное полотно, повис в ночной темноте. Лунный свет изо всех сил старался пробиться сквозь темноту, но, похоже, в конце концов удовольствовался тем, что трансформировал эту темноту в унылый полумрак, который, казалось, олицетворял само забвение. Ленью притягивал и как бы всасывал в себя этот полумрак. Ей подумалось, что в ее продвижении к османским позициям есть что-то похожее на сон, сопряженный с ощущением того, что она смотрит сама на себя издалека. Чем больше она думала об этом и позволяла чувствам охватывать ее, тем больше она осознавала, что и ее пребывание в этом городе тоже было похожим на сон.
Кроме того, у нее появилось отчетливое ощущение, что все, с чем она сталкивалась с момента своего прибытия в гавань, уже происходило когда-то раньше. У нее не получалось описать испытываемые ею чувства словами, но чем дольше все это продолжалось, тем сильнее она чувствовала дрожь волнения, которое казалось ей одновременно и благоговейным, и крамольным, а потому – неуместным. В голову приходили мысли о том, что если ей уготована какая-то судьба, то искать ее следует где-то здесь, за городскими стенами. И если она, идя вперед, протянет руку в этом полумраке, то, наверное, рано или поздно прикоснется к краю одежды своей судьбы, как к краю одежды женщины, и она уведет ее за собой.
Осажденный Константинополь, казалось, съежился под упавшей на него тенью войны и связанными с нею невзгодами, однако жители Великого Города имели вид людей, весьма далеких от сложившихся реалий. Их как будто кто-то заколдовал или попросту одурачил. Ленья и раньше знала, что Константинополь – это город суеверий и слухов, что его население больше доверяет знамениям и приметам, чем порывам своих сердец и действиям собственных рук. Люди здесь еще с давних пор привыкли мириться со своей судьбой и видеть во всем волю Божью. Однако их заунывные призывы о помощи, обращенные к другим государствам, едва не заставляли ее скрежетать зубами от негодования и возмущения.
Ленья любила своего Бога, но – и прежде, и даже сейчас – пребывала в твердой уверенности, что хотя бы часть своей судьбы она определяет сама. Ленья всегда стремилась найти собственный путь в жизни и идти по нему, куда бы он ни вел, а вот жители Великого Города по своему поведению были похожи скорее на стадо. Они сильно перепугались, и это было очевидным и вполне объяснимым. Однако боялись они прежде всего того, что их Бог разочарован, а может, даже сердит на них и хочет им отомстить.
Они таращились на небеса в поиске новых знамений и знаков свыше, и в этом их беспомощном фатализме было что-то такое, что удивило Ленью и напомнило ей… поведение
Этот город вообще-то благополучно пережил пару десятков осад. Увидеть и услышать противника, жаждущего их крови, – в этом для обывателей Константинополя не было ничего нового. Возможно, пребывание в осаде, под натиском то одного, то другого алчного врага стало для Великого Города судьбой.
Только лишь посредством проявления единой коллективной воли его жители могли дать отпор необоснованным территориальным притязаниям своих нечестивых врагов. А может, она, Ленья, судила их уж слишком строго? Продвигаясь вперед в похожих на джиннов клубах тумана, она задумчиво качала головой. «Пусть делают все, что хотят, – решила она. – Пусть разбираются с нахлынувшими на них напастями так, как сами считают нужным». Устав от
