Постепенно они освоились и стали чувствовать себя менее скованно. Граф, казалось, только и ждал этого момента.
— Юные джентльмены, и ты, Чарльз! — обратился он к гостям. — До меня дошли слухи о вашей героической осаде крепости в Рибчестере на Новый Год! Говорят, бой был упорным. Но наши храбрые защитницы из рода Хорнсбари отстояли крепость!
— Вы прекрасно осведомлены, граф! — чуть склонил голову Чарльз.
Граф едва заметно кивнул в ответ и продолжил:
— Особенно меня порадовал интерес Джона и Уолтера к старинному, можно даже сказать — древнему оружию. В одиночку броситься с секирой на укреплённую крепость — это достойно восхищения. Именно так, в открытую и воевали бесстрашные воины древности — викинги.
— Благодарю вас, граф, — ответил Джон. — Двойная секира действительно сильно занимала меня и моё воображение. Но она была слишком тяжела для меня — поначалу я даже не мог её поднять. Но крепкий магический напиток из Кольца Всевластья на время удесятерил мои силы…
— И ты, словно грозный нурман, ринулся с секирой в замахе… Ах, да малышка Дженни! Она всё ещё играет в эльфов. Что же подлила она в качестве наполнителя в Кольцо Всевластья? Госпожа Арталиэн, поди ж ты! — и Годрик засмеялся густо, заухал.
Мария вздрогнула при упоминании Кольца Всевластья. Ведь когда-то и она… Когда-то она с маленькой дочерью ездила в гости к самому Профессору[55], она носила эльфийские одежды. Когда-то. Ей взгрустнулось. Через непродолжительное время после той поездки, она повстречала Фрэнка, обвенчалась с ним с согласия своего отца и уехала из замка Хорнсбари. С тех пор у неё началась совсем другая жизнь. Толкин и мечты были забыты. Она занялась тем, чем занимались её предки на протяжении многих поколений — написанием картин. Погрузилась в мир галерей, выставок, богемных вечеринок, время проходило в неспешных беседах с Фрэнком об искусстве. Всё это имело свои прелести, но исчезла какая-то искра, небывалая, внезапно охватывающая радость от осознания себя живого-живущего, внезапно проснувшегося или разбуженного на дикой лесной поляне, где вокруг только природа и такой прекрасный, чуждый и манящий одновременно мир… С переездом же к Фрэнку жизнь Марии растеряла краски, и хотя их было так много на её холстах — самых разных — былого чувства жизни уже не возникало.
Арталиэн сидела с невинным взором и улыбалась дедушке. Да, такая величественная предводительница Союза всегда будет маленькой внучкой для грозного графа. Впрочем, сегодня граф был открыт для общения и имел весьма бодрое расположение духа.
— Ну расскажите уже, чем вы живёте? Чем заняты ваши умы и сердца там, в далёком Рибчестере? Ведь у вас неспроста такая дружная компания. Что-то ведь вас объединяет?
— Верно, дедушка. Нас собрала вместе любовь к искусству, — уклончиво ответила Арталиэн, не желая затевать ненужный разговор. — Мы с Анной рисуем, Чарльз и ребята немного пишут стихи, сочиняют музыку на гитарах.
— А что за журнал, о котором ты упомянула в одном из писем?
Арталиэн слегка замялась:
— Это издание об искусстве…
— Да я просто интересуюсь, Дженни, ничего такого. Но зная тебя, могу предположить, что в этот самый журнал ты и вкладываешь все свои бунтарские идеи!
— Граф Годрик! — Джон встал. Что-то толкнуло его на откровенность. Тем более, он не мог промолчать, видя замешательство их предводителя, — пусть и создавшееся по воле самого графа. — Граф, пусть не покажется вам дерзким, но кое-что в нашем журнале действительно направлено на разрушение иллюзий. Мы хотим поднять людей…
За столом повисло молчание, кто-то даже положил столовые приборы. Никто не ожидал от Джона такого красноречия. Но ничего не произошло. Граф улыбнулся, налил себе вина и передал бутыль Фрэнку, жестом призывая наполнять бокалы.
— Ты неплохо показал себя во владении оружием, юный воин, — начал граф ровно. — Я не буду касаться нужности этой вашей революции, но замечу: неужели вы верите, что слово сегодня может изменить что-то в сознании людей? Заставить их пересмотреть всю свою жизнь, взгляды, привычный, устоявшийся образ мира? — граф с сожалением пожал плечами. — А я верю во времена, когда боевой топор правил бал. Когда сила духа была грозным оружием, не таким как сейчас — чернильное болото на листе бумаги. Джон! Я вижу твою внутреннюю силу. Но неужели ты, неужели вы все, — он обвёл рукой гостей из числа участников Союза, — неужели вы верите в то, что несколько буковок или звуков, особым образом сложенных вместе, способны изменить мир? Поднять людей? Эх, Дженни, чему ты набралась в 60-е годы…
— Я должен в это верить, граф, иначе…
— Молодой максималист, — сказал граф мягко, снисходительно глядя на Джона. — Хочешь, я научу тебя владению боевым топором, или, может, мечом? Знаешь, тебе вряд ли это пригодится в жизни, но ты кое-что почувствуешь. Тебе удастся побывать в шкуре сурового, бесстрашного воина, не умевшего складывать буковки на бумаге, но, уверяю вас, знавшего о жизни и смерти больше всех присутствующих, причём вместе взятых!
Никто не нашёлся что ответить. Арталиэн понимала, что те воины, о которых говорил граф, просто жили в такой среде, где нужно было постоянно выживать. И это напрямую зависело от умения вертеть смертоносным железом. Однако, про силу духа древних воителей Арталиэн была согласна. Хотя, скорее это была вера. А современная жизнь, мир, исключают само существование таких людей. Человек теперь — слабая размазня, зависящая не от силы духа, а от силы бумажки. Человек же, борющийся за дух — это воин в тренировочном костюме или домашней пижаме, грозно и непобедимо размахивающий
