трёх-то одна уж точно подходит под искомую, решил наш герой и осторожно приблизился к бабушкам, чтобы удостовериться в своей правоте. Но, подойдя ближе, он услышал лишь весёлую болтовню, перемежавшуюся со звонким, даром что старческим, смехом. Ну, это опять не то, подумал наш герой, какая же это старость! И совсем уж уныло поплёлся дальше. Ходил он так уже без всякой цели битый час и вышел на набережную, всю обсаженную зелеными стрижеными кустиками. Вдоль них прогуливался седовласый старик, который тоже никуда не спешил. И тут решил наш герой, что называется, судьбу испытать, понял, что это его последний шанс.
— Скажи-ка, дедушка, что такое старость, каково это — быть старым и больным? — спросил он, и, затаив дыхание, не отрывал взгляда от выражения лица старика.
В ответ старик улыбнулся и лишь молча кивнул куда-то за спину нашему герою. Тот обернулся и увидел, что прямо на него идет его двойник, затем проходит сквозь него и скрывается в аккуратно подстриженных кустах на берегу речки. «Кусты как кусты, ничего в них особенного», — подумал наш герой. И только в том месте, где вошёл в них двойник, ветки как-то странно сплетались между собой. — Уилл понизил голос и стал зловеще растягивать слова. — Клонимые порывами беспокойного сентябрьского ветра, они, казалось, образовывали собой надпись «старосссссть»… — Уилл долго и выразительно шипел последний слог, пристально смотря на Уолтера. Тут даже огонек на свечках качнулся.
— Ого! — первым опомнился от какого-то наваждения Уолтер, — кажется я начинаю что-то понимать. Пора, наверное, наполнить наши кубки. Притча хороша!
Но тут Анна поднялась, положила Уолтеру руку на плечо, и размеренно произнесла:
— Блажен ведь тот, кто по ночам грызёт перо остервенело, в лихом раздумье шаря в кладовой миров…
То ли это была импровизация, то ли часть какого-то сочинения Анны, но фраза эта подействовала как-то магически и все смолкли, сонно взирая друг на друга. Было уже поздно, и эля все выпили достаточно, ребятам как-то дружно захотелось, чтобы сегодняшний день, наконец-то, закончился — усталость взяла своё и захотелось спать. Уилл, оказалось, уже заготовил для всех спальные места в своём доме, чтобы никто никуда не шел на ночь глядя. Он предложил всем остаться и показал ребятам их комнаты, по которым они вскоре и разошлись, а сам решил ещё немного подышать свежим воздухом перед сном. Когда в доме стихло, он взял свою трубку, вышел на крылечко с кружкой эля и сидел там ещё около получаса, задумчиво пуская в ночь дымные кольца, размышляя о том, как непредсказуемо порой складывается жизнь и как много в ней удивительного, стоит лишь чуть-чуть оторваться от обыденности, лишь самую малость проткнуть тот слой, за которым открываются новые горизонты — сверкающие и ослепительные, а может серые и мутные, непонятные, но все-таки новые… Вскоре и Уилл ушел спать. А над домом всё висела грустная полная луна, вылившая на окрестности целые озёра расплавленного серебра; где-то во двориках таились ночные охотницы кошки, и ведь они тоже охотятся за своими истинами, выслеживая друг друга и гоняя консервные банки по темным подворотням; по улицам свободно гулял легкий ночной ветерок, который ни за кем не гнался, и всё ему было приятно и ново — дворы ли Рибчестера или гималайское ущелье. А Анне в ту ночь снился Фрегат Последней Надежды, идущий в открытом море под всеми парусами; на палубе дядя Чарльз весело горланит позабытые ныне песни старых, солёных морских волков, а рядом в белом, развевающемся на ветру платье, стоит мама. И мама улыбается, улыбается ей, своей Анне. Анна счастливо улыбнулась во сне.
Конец эпохи потребления
Время с тех пор потекло несколько иначе — густо и неумолимо укладывалось оно толстыми слоями в повзрослевшую реальность наших героев, лишь изредка освещая их дни счастливой беззаботностью, до краёв наполнявшей их до отплытия Арталиэн и Чарльза. Встречи друзей в доме Анны не прекратились, но стали редки и уже не блистали былыми пирами, изысканными блюдами и всяческими эльфийскими выдумками. Не потому, что Анне было не под силу одной справиться со всеми приготовлениями. Юные сердца уже жаждали большего — чего-то свежего, яркого, стремились к новым завоеваниям и находкам. Но более всего они желали каких-то результатов своей деятельности в области духа. Однако, время шло, а видимых изменений, какими их себе представляли некоторые из компании — не было. В первый год после отплытия Арталиэн Джон с Уолтером ещё пытались что-то играть и сочинять вместе, устраивали домашние концерты для своей компании (куда неизменно теперь входил и Уилл Мортон), но им уже тогда стало ясно, что они — не новые Битлз. А также то, что 60-е остались далеко в прошлом, а на дворе — 90-е, стало быть, мир повзрослел, и теперь нужно искать новые средства для достижения своих целей. Джон мечтал изменить мир творчеством, посвятить себя этому, но из задуманных сочинений выходили какие-то отрывки, возвышенных состояний не всегда удавалось достичь, а создать что-то серьезное, целостное — тем более. Дома у него подрастал его младший брат, родители едва ли замечали Джона — в общем, в то время он был полностью предоставлен самому себе.
Искания Уолтера, как натуры быстро увлекающейся, были полны метаний. То он читал греческих философов, но скоро уставал и путался, то брался за Берроуза и Сартра, то хотел вступить в масонский орден, то вдруг проникался идеями толстовства и руссоистами, то просто зачитывался рыцарскими романами… Словом, и Уолтер в это время чувствовал неудовлетворенность, никак не мог нащупать для себя путь.
У степенной Анны в этот период было меньше проявлений внутренней неустроенности. Первым делом она взялась за то, о чем обмолвилась на
