винтовками. Перед настоящими войсками, побывавшими на передовой, они не устоят.
Успокаивать себя такими рассуждениями было легче в Могилеве, чем непосредственно на улицах Петрограда. Взбунтовались действительно не солдаты с боевым опытом, а резервисты, многие из них – новобранцы, остатки, выскобленные военными властями со дна. Тонкий налет военной дисциплины мгновенно исчез, и такие подразделения превратились в обычную толпу, разве что одетую в шинели. Тем не менее у толпы имелись винтовки, бунтовщики были вооружены не хуже тех солдат, которых послали усмирять волнения. К полудню воскресенья, всего через сутки после начала беспорядков, 25 000 солдат перешли на сторону демонстрантов, а большая часть гарнизона попросту оставалась в казармах, пока на улицах бушевали восставшие войска и чернь.
Был захвачен арсенал на Литейном, в руки мятежников попали тысячи винтовок и пистолетов, сотни пулеметов. Разгромили и сожгли штаб-квартиру охранки на другом берегу Невы, напротив Зимнего дворца, а также десяток полицейских участков. Открыли тюрьмы и выпустили заключенных, как политических, так и уголовных. К вечеру второго дня под контролем правительства оставался лишь небольшой участок вокруг Зимнего дворца. Все планы Гучкова по предотвращению восстания пошли прахом. Анархия уже началась, как отметил в тот день в своем дневнике великий князь Михаил, брат царя.
Волновалась и Дума, собравшаяся в зале заседаний петроградского Таврического дворца. Новая сессия началась всего за 13 дней до того, и вдруг депутаты обнаружили, что Думу вновь распускают. Князь Голицын, третий за истекший год премьер-министр, использовал «бессрочный» мандат царя, позволявший ему в любой момент остановить работу Думы: он считал, что, заставив таким образом умолкнуть радикалов, он снизит напряжение.
Голицын просчитался. Депутаты отказались расходиться, перешли в соседний зал и сформировали «временный комитет», который тут же превратился в де-факто правительство. Другое дело, что никто не понимал, как действовать дальше, в растерянности пребывал и председатель Думы Родзянко, безответно восклицавший: «Что мне делать?»
В итоге Родзянко обратился к единственному человеку, в котором видел надежду на спасение. Выскользнув из зала заседания, он позвонил великому князю Михаилу в Гатчину, что в 45 км к югу от столицы, и попросил его немедленно приехать.
Михаил так и сделал. Его личный поезд отбыл в 5 часов вечера, и через час Михаила встретили в Петрограде и доставили в Мариинский дворец на Исаакиевской площади, где премьер-министр Голицын, ключевые члены кабинета и Родзянко с только что сформированным «временным комитетом» Думы проводили срочное заседание.
В правительстве господствовали пораженческие настроения. В тот вечер ненавистный министр внутренних дел Протопопов согласился подать в отставку и, уходя в ночь, бормотал, что ему остается только застрелиться. Но всем было наплевать, как он распорядится собой, никто даже не попрощался с человеком, которому всецело доверяла императрица и которого люто ненавидела страна.
Однако уход Протопопова сам по себе означал, что прежнего правительства больше не существует. Голицын признал, что его кабинет должен прекратить свое существование, но не знал, как подписать ему смертный приговор. Он надеялся, что это за него сделает великий князь Михаил.
На заседании, после того как Голицын поднял белый флаг, было единогласно решено, что вся надежда теперь на Михаила, он должен взять в свои руки управление столицей и призвать на помощь верные войска, включая ту военную помощь, которую царь днем ранее пообещал Родзянко. Михаил был прославленным генералом, армия должна была ему подчиниться. И пусть он же сформирует новое правительство, а для этого необходимо, чтобы царь формально назначил Михаила регентом с полномочиями управлять столицей.
Родзянко в глубине души бы уверен, что сделается при новом лидере премьер-министром, но, к его разочарованию, Михаил предложил на эту роль князя Георгия Львова, которого предпочитали наиболее авторитетные члены Думы, и тем самым показал, что лучше осведомлен о конфигурации ключевых политических игроков, чем застигнутый врасплох Родзянко.
Львов не состоял в Думе, он много лет возглавлял влиятельный союз местных самоуправлений, земств, и был самым известным гражданским деятелем в стране. Он пользовался большей популярностью и доверием среди радикалов, чем авторитарный громогласный Родзянко. Прогрессивный блок, которому в Думе принадлежало большинство, уже высказался в пользу Львова, и теперь на двухчасовом экстренном заседании эта кандидатура была утверждена.
Как выяснилось, все они зря теряли время. Перейдя из Мариинского дворца через площадь в военное министерство, Михаил вступил с братом в переписку на аппарате Хьюза – примитивной версии телеграфа. Он кратко сообщил о решениях, принятых на заседании, и торопил: положение серьезное, каждый час на счету. Ответ пришел 40 минут спустя через главу генштаба генерала Алексеева и был довольно небрежен: проигнорировав предложения Михаила, царь сообщал, что назавтра вернется в Царское Село, а пока что высылает четыре пехотных и четыре кавалерийских полка для наведения порядка. В 22.35 Николай через голову Михаила телеграфировал Голицыну, что облекает его «всеми полномочиями для гражданского управления». Но было уже поздно. Голицын и его министры разошлись на ночь, в стране не осталось ни премьер-министра, ни гражданского управления. Позднее Михаил подытожит эти напрасно потраченные часы короткой записью в дневнике: «Увы!»
В 5 утра вторника 28 февраля, незадолго до рассвета, из Могилева в Царское Село вышел поезд. В его окнах не горел свет, пассажиры спали. Царь распорядился выехать пораньше, потому что решено было двигаться в объезд, оставляя прямой путь до Петрограда свободным для перемещения снаряженных в столицу войск. Это означало, что до Царского Села Николай должен был добраться примерно к 8 утра среды.
