На счету каждый час, телеграфировал Михаил брату в ночь понедельника, умоляя его не выезжать из Могилева, чтобы оставаться во время кризиса на связи. В пути Николай был практически недоступен. Правительство ушло в отставку, и на следующие критические 27 часов страна осталась фактически и без императора. Тем не менее Николай полагал, что, добравшись к утру до Царского Села, он получит обнадеживающее известие: генерал Николай Иванов с 6000 солдат готов подавить мятеж. Он мог спать спокойно. Поезд шел по графику, и в 4 часа утра среды до Царского Села оставалось не более 160 км. За сутки он отъехал почти на 900 км от Могилева. Но внезапно поезд остановился в Малой Вишере. Прозвучала тревожная весть: дальше путь отрезан революционерами. Поскольку охрана поезда была малочисленна, нечего было и думать о том, чтобы силой проложить себе путь. Оставался единственный выход: вернуться в Бологое, что на полпути между Петроградом и Москвой, а оттуда направиться на запад, в Псков, штаб-квартиру Северной армии под командованием генерала Николая Рузского. Это была ближайшая безопасная гавань, причем в итоге Николай оказался бы за 300 км от своей резиденции и в худшем положении, чем если бы он остался в Могилеве, откуда он мог распоряжаться всеми фронтами. Поездка в Царское Село пошла только во вред.
– В Псков, – распорядился царь и вернулся в спальный вагон. Но там он дал себе волю и записал в дневнике: «Стыд и бесчестье». Свернув в Псков, император всероссийский вновь, на самые критические 15 часов, до 7 часов вечера среды, растворился в пустынном заснеженном пейзаже. Второй день кризиса был также упущен властями.
Итог: в отсутствие правительства, пока царский поезд кочевал неведомо где, власть в Петрограде во вторник 28 февраля перешла к революционерам и Дума больше не собиралась в Таврическом дворце – там теперь разместилась шумная толпа рабочих, солдат и студентов, сформировавших новую организацию – Совет – по примеру революции 1905 г. Несколько сотен почтенных депутатов, поддерживавших временный комитет Думы, вынуждены были прокладывать себе путь через коридоры и залы, забитые возбужденными уличными ораторами, бунтовщиками, лидерами забастовок. Повсюду хаос – и так продолжалось несколько дней. В этой обстановке в качестве ключевой фигуры выдвинулся сравнительно молодой человек, Александр Керенский, входивший во временный комитет Думы и вместе с тем числившийся заместителем председателя нового Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Поскольку он пользовался влиянием в обоих лагерях, его власть увеличилась безмерно: депутаты Думы видели в нем единственное связующее звено с новым Советом, который набирал силу. Временный комитет Думы мог с бо?льшим правом претендовать на власть, но члены Комитета понимали, что во время революции их единственный шанс удержать руководство – сохранить благосклонность Керенского.
В то же время и Совет понимал, что не сумеет сформировать «народное правительство» – его авторитет признавали только в столице, и среди членов Совета не было людей с опытом работы на посту министра. Требовался компромисс, и для Думы он состоял в том, чтобы добиться отречения царя, но сохранить монархический режим, прибегнув к мерам, которые уже намечали заговорщики: заменить Николая его сыном Алексеем, а великого князя Михаила сделать регентом.
Для начала же нужно было убедить Николая отречься от трона, а царь тем временем колесил по России на поезде и даже не знал, чего от него хотят потребовать.
Примерно в 7 часов вечера в среду поезд наконец прибыл в Псков, проехав в совокупности 1400 км, но на 300 км разминувшись с первоначальной целью – Царским Селом. Восстановился контакт с внешним миром, однако мир за эти 38 часов успел сильно измениться.
Поскольку не было известно, в котором часу прибудет поезд, на станции его никто не ждал, и лишь позднее явился генерал Николай Рузский, да и тот ничем царя не порадовал. Известия пугающие. Что случилось с войсками, которые Николай снарядил для подавления мятежа в Петрограде? Поскольку генерал Иванов не получал приказов, не мог связаться ни с царем, ни с кем-то из правительства, он попросту повернул назад, не выполнив задания. Столица потеряна, и ее не вернуть.
Входя в царский кабинет в поезде, Рузский полагал, что у Николая нет иного выхода, кроме как пойти на требуемые уступки, – на этом генерал упорно настаивал за сумрачным ужином с царем. Николай, как всегда упрямый и как всегда не желающий признать, насколько плохи его дела, не захотел отречься от самовластья, хотя и согласился назначить Родзянко премьер-министром, с тем что кабинет будет по-прежнему подчиняться царю.
Рузскому не удавалось продвинуться ни на шаг, пока из Могилева не поступила телеграмма от генерала Алексеева с теми же требованиями. Загнанный в угол, Николай предложил компромисс. Он хотел, чтобы по крайней мере военный министр, а также министр морского флота и военных дел оставались у него в прямом подчинении. Рузский не соглашался и на это.
Сокрушенный, Николай удалился в спальный вагон. Он упорно отказывался от требований политиков, отмахивался от советов брата и других близких, поскольку был уверен в безусловной преданности высшего военного командования – а теперь, выходит, и генералы против него. В 2 часа ночи он вызвал Рузского к себе в вагон и объявил, что согласен на компромисс. На столе уже лежал подписанный манифест о формировании независимого правительства. Рузскому поручалось уведомить Родзянко, что тот может возглавить правительство, ответственное только перед Думой.
Это лишь показывает, как плохо царь представлял себе изменения, произошедшие в столице за двое суток с тех пор, как Михаил послал ему в 10.30 вечера понедельника свою отчаянную телеграмму. Когда в 3.30 Рузский связался по прямой линии с Петроградом, Родзянко с обескураживающей прямотой ответил: «Очевидно, ни его величество, ни вы не осознаете, что здесь творится… К несчастью, манифест запоздал… былого не вернуть… Прозвучали вполне определенные требования отречения в пользу сына и назначить Михаила Александровича регентом».
Мучительно медленные переговоры по телеграфу Рузский закончил в 7.30 утра четверга, 2 марта. Теперь он знал, что Петроград от требования конституционной монархии перешел к требованию отречения Николая. Соответственно, Рузский переслал телеграмму Родзянко Алексееву в штаб
