ковбойских ботинках. Одно время курил гашиш, верил в честность и открытость, презирая тех, кто был ориентирован на материальные ценности и почитал государственные символы, в то время ставшие чуть ли не синонимом ругательства. Религия не играла для меня никакой роли ни в школе, ни дома. Как и у всех, одним из предметов было христианство, и в седьмом классе я ходил на подготовку к конфирмации, которую вел далекий от действительности полубезумный пастор. То, что он рассказывал, меня совершенно не впечатлило, даже истории из Библии. Религия как социальный институт была для меня совершенно чуждой и неспособной к переменам. Свое представление о священниках я почерпнул из фильмов Ингмара Бергмана и датских телесериалов, где слуги Господа изображались лицемерами с двойной моралью. В их основные задачи входило осуждение окружающего мира, порицание любой радости в жизни и отклонений от "нормального" поведения. В то же время они колотили своих детей, спали с чужими женами и пили в одиночестве. Позже я осознал, что сформировавшийся у меня образ религии был довольно однобок, но так ни разу и не почувствовал, что протестантизм имеет хоть какое-то отношение к моей жизни.
В то же время я пытался наполнить свое существование духовным содержанием. Где-то внутри я ощущал необходимость лучше понять самого себя, структурировать хаотичный и ранимый внутренний мир, найти свое место в мире внешнем и задать направление своей жизни. В связи с этим, получив в 1978 году посредственные оценки на выпускных экзаменах, я начал изучать трансцендентальную медитацию по методу Махариши Ма-хеш Йоги — восточную мистику и одну из форм альтернативной культуры. "ТМ", как обычно называли эту технику медитации, привлекала таких поп-идолов, как "Битлз", "Бич Бойз", Донован и Миа Фэрроу, с которой гуру после личного инструктажа в индийской пещере, вероятно, занимался сексом. Их отношения вдохновили Джона Леннона на создание песни "Секси Сейди" с такими строчками: "Что ты наделал? Ты одурачил всех!" Какое-то мгновение я испытывал радость от медитации, но вокруг нее царила аура фанатизма и сектантства, а также упрощенные рассуждения о спонтанных потоках креативности, которым нужно было лишь дать свободно течь и все такое, а остальное бы произошло само собой. Однако все пошло по-другому. Через два месяца я перестал испытывать чувство свободы, которое ощущал в самом начале. Моя натура воспротивилась этому, и я решил прекратить занятия.
Год спустя я начал практиковать новую форму медитации, так называемую асем-медитацию, в которой не было никакой мистики. Готовые ответы на все вопросы заменило понимание сложности протекающих внутри человека психологических процессов; не было веры в "легкие" решения и представлений об "экзистенциальной честности" и порядочности в отношениях как основе духовного роста. Постепенно я понял, что есть взаимосвязь между моей способностью к медитации, предполагавшей тесное соприкосновение с частью моей натуры, подверженной чувству стыда, дискомфорта и несвободы, и тем, как я боролся с ними на протяжении всей своей сложной, полной конфликтов жизни. При этом требовалась определенная толерантность, чтобы соприкоснуться с теми качествами личности, которые делали ее беспокойной, подавленной и агрессивной. Эта медитация стала для меня своего рода экзистенциальной лабораторией, техникой расслабления, от которой я получал большое удовольствие. Теперь меня гораздо больше занимала внутренняя свобода, работа над своими психологическими ограничениями и тем, как они препятствовали раскрытию моей жизни, и, наконец, борьба за политическую революцию, а также экономические и социальные преобразования, которые приобрели большое значение в жизни моего поколения.
Когда я учился в гимназии, леворадикальная террористическая организация "Фракция Красной Армии" фактически обладала героическим статусом, а ее лидер Ульрика Майнхоф воспринималась как мученица. Все верили, что она не совершала самоубийство в тюрьме "Штаммхайм" в Штутгарте, а была убита. Меня тоже захватила эта волна, которая, впрочем, никогда не отнимала все мое время и силы. Любовь и работа стали именно теми сферами, которые получили наибольшее значение для моей самореализации — еще одно популярное слово из нашей эпохи. Я отдавал большее предпочтение Фрейду, чем Марксу. Как я полагал, изменение общества следовало начать с изменения самого себя. В понимании этого тоже прослеживалась связь между большой и маленькой историей. Мой более поздний интерес к общественно-политическим темам вырос из моих попыток понять, как соотносятся между собой внутренняя и внешняя свобода.
В 1982 году, продолжая изучать русский язык, я начал работать переводчиком русского в Датской организации помощи беженцам, где через два года получил должность преподавателя языка, которую занимал до 1990 года, когда стал первым московским корреспондентом "Берлинске Тидене". Языковая школа была просто фантастической работой, где собралась разношерстная толпа учащихся и людей с высшим образованием, живших в кильватере эпохи молодежных протестов. Я прекрасно чувствовал себя в этом обществе, где регулярно встречался с культурами далеких стран, слушал рассказы о ситуации в Иране и Ираке, Румынии и Турции, Эритрее и Ливане. В результате я осознал, что отсутствие свободы слова, которое я наблюдал в Советском Союзе, характерно и для других мест. Сам я был женат на иммигрантке, и мне были понятны многие проблемы, возникавшие у беженцев по прибытии в Данию — страну, которая на первый взгляд кажется открытой и дружелюбной по отношению к иностранцам. Однако при более тесном знакомстве люди чувствовали себя как бы вне общества, поскольку его культура и население были настолько однородны, что любой, кто говорил по-датски с едва заметным акцентом или имел чуть экзотическую внешность, автоматически попадал в категорию "чужих". Датчане вовсе не враждебны к иностранцам, просто они не привыкли к соседству с представителями других культур. Им приходилось осознавать, что человек с арабской или турецкой внешностью, который одевается совершенно по-другому и говорит по-датски с акцентом, — такой же датчанин, как те, чей род жил в Дании на протяжении нескольких сотен лет.
В Датской организации помощи беженцам я познакомился с эмигрантами из Советского Союза. Впоследствии мой интерес к общению с ними приобрел политический оттенок. Я стал придерживаться антитоталитарных и вдобавок либеральных взглядов. Я пришел к такой позиции не через опыт, полученный внутри Дании, а благодаря знакомству с мужественными людьми, которые отказывались подчиниться лжи и "тирании молчания", насаждаемой советской
