диктатурой.
Борцы за права человека в СССР были идеалистами, в основном настроенными либерально, но их идеализм вовсе не казался чем-то далеким от действительности или каким-то абстрактным понятием. Когда того требовала ситуация, он насквозь пропитывался реализмом, заставлявшим режим бояться диссидентов больше, чем иностранных армий, оснащенных самым современным оружием. Для движения по защите прав человека так называемая реальная политика, проводимая Западом в отношении Советского Союза, фактически означала предательство тех принципов, на которых основывается либеральнодемократическое общество. Эти принципы, закрепленные во Всеобщей декларации прав человека ООН, принятой в 1948 году, рассматриваются западными странами как идеальная форма согласия между государством и каждым его отдельным гражданином, для которой не существует границ. Критики системы, их несгибаемость, стали для меня примером. Они шли в тюрьму с высоко поднятой головой. Их чувство собственного достоинства и верность своим убеждениям были важнее приспособленности к преступному режиму, который они глубоко презирали. Диссиденты жили в соответствии с тем, что говорили в своих речах. В их случае не существовало никакого раскола между словом и делом. Как выразился один из критиков системы, они "счастливые политические пленники".
В первые годы у меня сформировалось одностороннее романтическое представление о диссидентах, независимо от их убеждений, будь они демократическими, националистическими или же либеральными. Я безгранично восхищался всеми, кому хватило мужества выступить против советской диктатуры, рискнув своим благополучием. Мое отношение к ним со временем не изменилось, но их образ в моих глазах стал более многогранным. Они ведь были такими же людьми из плоти и крови, как и мы, со своими сильными и слабыми сторонами. Среди диссидентов встречались тщеславные и эгоцентричные люди, которые изменяли своим женам и злоупотребляли алкоголем, но в своей основе они обладали нравственной чистотой и стремились вести себя как свободные люди в несвободном обществе, за что платили высокую цену. Иногда настолько высокую, что им приходилось жертвовать жизнью, как это случилось с Анатолием Марченко, который, проведя большую часть своей взрослой жизни политическим заключенным ГУЛАГа, в 1988 году посмертно стал первым лауреатом вручаемой Европарламентом Премии "За свободу мысли" имени Андрея Сахарова.
Когда карикатурный скандал достиг апогея, когда на всех, кто был к нему причастен, потоком сыпались угрозы и когда "Юлландс-Постен" подверглась массивной критике, я не мог не думать о диссидентах, ставших для меня примером. Я вовсе не сравнивал свою ситуацию с их борьбой за права человека. Существовали очевидные принципиальные различия. "Юлландс-Постен" — крупная датская газета, определяющая общественное настроение, статьи которой не подвергались цензуре деспотичных органов власти. Здесь никто не рисковал угодить в тюрьму или быть высланным из страны, что бы он ни сказал и ни нарисовал. Ситуация, в которой оказались диссиденты, была прямо противоположной. Авторитарная государственная власть целенаправленно выдавливала их из общественной жизни, лишала работы, и они постоянно жили с ощущением, что в любой момент могут стать жертвами злоупотребления властью.
Нет, я думал о том, как твердо диссиденты отстаивали свои убеждения независимо от обстоятельств и цены, которую должны были заплатить. Цена, которую пришлось заплатить мне, не шла ни в какое сравнение с теми жертвами, на которые пришлось пойти им, но именно у диссидентов я научился защищать то, во что верил и что считал правильным. Худшее, что я мог себе представить, — это что давление со стороны политкорректных кругов, стремящихся заклеймить меня как расиста и ксенофоба, или угрозы фанатиков, назначивших награду за мою жизнь, заставят меня опуститься на колени и выражать совершенно иные взгляды. Для себя я выстроил весьма логичную аргументацию причин публикации "карикатур на пророка Мухаммеда", согласованную с моими ценностями и верой, которую никто не мог опровергнуть без достаточных на то оснований. Поэтому я должен был твердо стоять на своем, даже если большинство придерживалось других взглядов. Так поступали диссиденты, и именно это меня в них восхищало. Подобные мысли облегчали мне жизнь под защитой ПСР, и я никогда всерьез не задумывался о возможности изменить убеждениям, формирующим образ, которому я хотел соответствовать.
В период с момента публикации рисунков 30 сентября 2005 года до выхода скандала на международную арену в конце января — начале февраля 2006 года мне приходилось совмещать две работы: редактора отдела культуры и своего рода защитника карикатур в общественной дискуссии в Дании и за рубежом. Шли недели, месяцы, и второе амплуа постепенно занимало все больше моего времени. Осенью стало заметно больше тех, кто требовал изъять рисунки из печати и принести извинения, что означало бы полный отказ от права публиковать похожие иллюстрации в будущем. Проводились демонстрации, собирались подписи в знак протеста против рисунков, писались различные читательские письма и очерки, высказывались различные мнения в ходе радио- и теледебатов. Королевский прокурор инициировал экспертизу, чтобы выяснить, можно ли возбудить дело в отношении газеты по факту богохульства или расизма.
В середине октября я впервые заметил, что скандал вышел на международный уровень, когда СМИ сообщили, что послы одиннадцати исламских государств подготовили обращение к премьер-министру Андерсу Фогу Расмуссену с просьбой о встрече для обсуждения рисунков. Они требовали принять меры в отношении "Юлландс-Постен". Чуть позже к обсуждению подключилась Организация Исламская конференция, заявившая датскому правительству о своей обеспокоенности преследованиями мусульман в Дании, а в ноябре вопрос об оскорбительных рисунках был поднят на встрече с Верховным комиссаром ООН по правам человека Луизой Арбур, которая с пониманием отнеслась к недовольству мусульман.
В адрес художников и редакторов посыпались угрозы, и я впервые встретился с сотрудниками службы разведки, с которым мы обсудили, как
