курят, верят в Бога; они трудолюбивы, добропорядочны. Слегка ворчливы и туповаты, но что ж делать – все-таки роботы.
И герой рассказа то раздражается от их поведения, то завидует, то презирает. Но в конце концов далеко не праведник, все же радуется тому, что он человек, что у него все так сложно, и не понять, где что: горе, счастье, добро, зло, отдых, работа… Нет правил и заложенной в голову программы.
Как и у Дениса Гуцко, рассказы у Кочергина неброские, но они не забываются вскоре после прочтения. Есть в них то, что должно быть в настоящей прозе – какая-то не дающая покоя нота, возвращающие к себе вопросы…
«Русский прикид» («Новый мир», 2012, № 1) Олега Зоберна, несколько лет назад считавшегося одним из самых многообещающих молодых рассказчиков, сложно признать рассказом. По существу, он продолжает цикл довольно странных текстов, которые стали выходить из-под зоберновского пера после издания книги «Тихий Иерихон». «Русский прикид», как и предыдущие вещи, это то ли маленькое эссе, то ли зарисовка, то ли какая-то шутка…
Впрочем, что бы это ни было, текст заслуживает внимания. В нем показан (а вернее – создан) тип молодого человека, добровольно не вписывающегося в понятия и условия современной Москвы. Даже точнее так – он на некоторое время выписывается из этих условий. По вечерам одевается как гопник: спортивные штаны, лакированные туфли, ветровка «Adidas», и идет в парк заниматься физкультурой… Это нам становится понятно в первых же строках.
Дальнейшие полторы страницы (текст действительно крошечный) – обоснование такого поведения.
Герой начитан, циничен и то ли умен, то ли безумен. Шагая в парк и пугая редких прохожих, качаясь на турнике, он размышляет:
В конце концов, позволить себе одеться бездумно или вообще «никак» – роскошь в муниципальном мире. И в природе этой роскоши заключено то, что мы напрасно утаиваем от самих себя – чувство родства с третьестепенными приметами времени, кроме которых, по сути, нет больше ничего, ведь явления первой величины доживают последние промозглые деньки в лживых обещаниях и риторических фигурах.
Весь двадцатый век наиболее психически здоровые люди старались на одной невозмутимой интонации говорить и про покрой одежды, и про стать загорелого торса, и про абортивный материал, и закоулки для развития в себе такого чудесного отчуждения современник может отыскать в любом районе Москвы. Достаточно развить наблюдательность. Главное, чтобы поблизости не горела помойка, не велись дорожные работы и не шумела пьяная компания.
Можно счесть поведение героя глупым протестом, посмеяться, хотя нельзя не принять, что в этом прикиде да после физических упражнений он чувствует прилив сил, ощущает себя мужчиной. А это, пусть не в литературе, так в реальной жизни, – самое важное.
К сожалению, и Кочергин, и Зоберн в последние годы очень редко публикуются (а значит, видимо, мало пишут, так как и тот и другой востребованы, по крайней мере, в толстых журналах). А обоим, как мне кажется, есть что сказать. Кочергин большую часть времени живет в настоящей (каких мало осталось по России) деревне на краю Рязанской области, Зоберн ведет скрытную жизнь в Москве, наверняка следя за развитием или же деградацией персонажей своих прежних рассказов. Думаю, их художественные наблюдения-летописи обогатили бы нашу литературу. Сейчас же мы имеем дело с фрагментами этих летописей.
Еще один автор, обретший известность несколько лет назад, – Дмитрий Данилов.
Сначала известность его ограничивалась узким, но благодарным кругом читателей. О его книгах «Черный и зеленый» и «Дом десять» восторженно спорили в литературных кафешках, давали друг другу почитать редкие экземпляры (тиражи были крошечные). Та проза Данилова действительно заслуживала чтения и восторга – он нашел в окраинных районах Москвы особую поэтичность, каждую никчемную мелочь украшал и делал произведением искусства.
К тому же читать Данилова было легко и приятно – не очень часто в нынешней литературе встречаются писатели, способные подбирать слова так, чтобы взгляд не спотыкался, не буксовал, не отпрыгивал в ужасе или негодовании.
Но все равно те книги были для узкого круга. Широкий круг вряд ли бы понял, зачем ему (кругу) это читать. Не развлечешься, не приколешься, а удовольствие от самого процесса чтения хорошей литературы теперь способен получить далеко не каждый…
О писателе Дмитрии Данилове узнали под конец 2010 года, когда в «Новом мире» появился журнальный вариант его романа «Горизонтальное положение». Затем была издана книга, которая вошла в финал премии «Большая книга».
Роман удивительный. На мой взгляд, он очень точно показывает жизнь обычного жителя большого российского мегаполиса. Много перемещений не только по городу и его окрестностям, но и по стране (командировки), множество людей вокруг, знание разных аксессуаров, компьютерных игр и тому подобного; много услышанных слов, много зачатков мыслей, планов, идей. Но в итоге лишь усталость, и опустошение, и желание упасть на кровать – принять горизонтальное положение.
Данилов безжалостно фиксирует суету и пустоту каждого дня, выбрав для этого форму дневника. Форма архаическая, почти графоманская ныне, но именно она позволяет автору не уйти в беллетристику, не заслонить ужас, по сути, бесцельного существования увлекательным сюжетом. Создавать текст лаконичный и в то же время изобилующий деталями… «Горизонтальное положение» находится на грани документа и художественной литературы. И только язык – язык действительно талантливого писателя – говорит нам, что это настоящая проза.
Приведу цитату из романа, чтобы продемонстрировать стиль Данилова. Хотя оговорюсь, что читать «Горизонтальное положение» нужно целиком, постепенно попадая в тот круговорот существования, который попытался (очень удачно) показать нам автор:
