находящихся в Саксонии, Август согласился выдать шведам в качестве пленных. Выдали и Паткуля, невзирая на дипломатическую неприкосновенность. Царского посла шведы предали мучительной казни, переломали кости на колесе, а потом четвертовали.
Вот теперь оставалось ждать, когда шведы выступят на восток. У поляков альтернативного короля больше не было. Получить какие-нибудь подачки можно было только от Лещинского. К нему переметнулся даже один из главных сторонников Августа Михаил Вишневецкий (ведь он был, ко всему прочему, сыном княгини Дульской). Не подчинился только коронный гетман Сенявский. Получая немалые суммы от русских, держался с жиденькими отрядами в приграничных районах. К решающему столкновению готовились войска, правительства, дипломаты.
Со своей стороны готовились и изменники. Один из сторонников Лещинского, пан Тарло, не знал, что Мазепа уже связан с поляками, и решил проявить инициативу. В 1707 г. прислал ему письмо, уговаривая перекинуться на сторону противника. Но гетману абсолютно не требовались Тарло и его посредничество. Мазепа использовал обращение для очередной комедии, чтобы лишний раз отвести от себя всякие подозрения. Письмо он переслал в Москву канцлеру Головкину. Спрашивал, как ему поступить и как лучше ответить. Дошло до царя. Петр настолько доверял Мазепе, что оставил ответ на его усмотрение. Тот составил высокопарное послание – дескать, раньше звезды упадут на землю, а небо будет вспахано сохой, чем он отлучится «от любви пресветлейшего всемилостивейшего государя». Разумеется, копии были отправлены Головкину и царю.
С окружением Петра гетман поддерживал самые дружеские связи. Не забывал при случае сделать «подарки». И только с любимцем царя Александром Даниловичем Меншиковым у Мазепы сложились отношения несколько натянутые, с «холодком». Шляхтич Мазепа считал его безродным выскочкой. В 1706 г., когда русская армия от Гродно отступила на Украину, Меншиков командовал всей конницей, и гетманские казачьи полки вошли в его подчинение. А царь поручил Александру Даниловичу организовать оборону здешнего края, подготовить Киев к возможной осаде. Меншиков рассылал свои приказы, в том числе и Мазепе. Гетмана это возмутило. Почему он, благородный и заслуженный вельможа, должен подчиняться вчерашнему торговцу пирогами? Конечно, вслух это говорилось только в самом узком и доверенном кругу. Мазепа был слишком опытным проходимцем, чтобы давать волю чувствам. Наоборот, к Меншикову он обращался подчеркнуто льстиво. Но и тот был далеко не простаком. Видимо, почувствовал неискренность и Мазепу недолюбливал. Хотя в служебных делах это пока не сказывалось.
Однако рядом с гетманом находился Кочубей. Он многое замечал. В Батурине появлялись тайком подозрительные люди. Иногда Мазепа в нетрезвом виде позволял себе крайне неосторожные высказывания. Кочубей посвятил в свои наблюдения свояка, полтавского полковника Ивана Искру (они были женаты на сестрах). В августе 1707 г. они отправили в Москву монаха Никанора с жалобой на гетмана. Монах подал ее в Монастырский приказ, оттуда был доставлен в Преображенский приказ, занимавшийся политическим сыском. А пока монах путешествовал, Кочубей с Искрой решили на всякий случай действовать другими путями. Отправили в Москву второго курьера, Петра Яценко. Он передал челобитную царевичу Алексею, а тот переслал отцу. Кроме того, генеральный судья и его свояк рассказали о происходящем ахтырскому полковнику Осипову – у слободских казаков было другое подчинение, Осипов доложил своему начальнику, киевскому губернатору Голицыну.
Однако у Мазепы в различных инстанциях имелись «свои» люди. Кто-то предупредил его об опасности. Он сразу же засуетился организовать противодействие. Состряпал обширное послание к царю. Писал, что изнемогает в трудах и болезнях, но клеветники не оставляют его в покое, готовы очернить даже память о нем, если он умрет. Напоминал, что всегда оставался вернейшим слугой государя. А ради этой верности просил выдать доносителей ему. Обосновывал свою просьбу – если тайные и явные враги увидят наказание клеветников, то прекратят пакостить…
Но царь и сам пребывал в уверенности, что на Мазепу катят очередной поклеп. Он пообещал гетману, что не даст в обиду. А по закону за клевету полагалось такое же наказание, под какое хотели подвести оклеветанного. В данном случае такое же, как за измену, – смертная казнь. Царь поручил провести расследование канцлеру Головкину и вице-канцлеру Шафирову. Причем оба они были заранее убеждены, что Кочубей и Искра оболгали гетмана. Очень вероятно, что Мазепа еще и подогрел их убеждения взятками. Во всяком случае, известно, что Шафиров брал «на лапу» очень охотно, а гетман после следствия горячо благодарил именно его.
В апреле 1708 г. Кочубея и Искру вызвали в Витебск, в расположение царских войск, арестовали. Свидетелей не привлекали, не заслушивали. А самих доносителей уличили, что в их показаниях были разногласия, постановили пытать. Искру били кнутом, и он смалодушничал. Закричал, что «никакой измены за гетманом не знает». Ну а Кочубея даже истязать не пришлось. Ему только показали орудия пытки, и он скис, заюлил. Отказался от всех обвинений и «принес повинную», что никакими данными про измену не располагает. Объяснял жалобу, что хотел лишь отомстить за соблазненную дочь.
В общем, сами же противники Мазепы перечеркнули попытку вывести изменника на чистую воду. Дело выглядело совершенно очевидным. Царь в это время находился в Петербурге, ему доложили – «воры» сознались, и он успокоил Мазепу. Дескать, вскрылось «воровство и сплетенная ложь на тебя, верного нашего подданного». Но гетман дико боялся, что правда все-таки всплывет. Повторно просил выдать жерты ему. Снова и снова настаивал, что у клеветников много подручных. Если же их казнить на Украине, у всех недоброжелателей заткнутся рты. Царь согласился. Кочубея и Искру привезли к гетману. 14 июля в местечке Борщаговке под Белой Церковью им отрубили головы…
Нашествие шведов
Шла тяжелая война, а Сечь по-прежнему варилась в «собственном соку». Впрочем, привлечь ее к боевым действиям было уже проблематично. Год от года в Запорожье скапливалось все больше самой разнородной вольницы. А по мере этого боевые качества здешнего воинства становились сомнительными. Зато анархия нарастала. В 1707 г. Сечь снова добавила хлопот царскому правительству, казаки погромили еще один купеческий караван.
