Что Михаил Генделев всецело принадлежит русской поэтической речи как ее законный со-владетель и со-участник – очевидно. Не спорить же с очевидностью.
Но: до последнего дня, до последнего вдоха без выдоха он именовал себя пишущим по-русски израильским поэтом, и его каменная усыпальница в Иерусалиме – лишь последний жест этого самоопределения вплоть до отделения.
…Давным-давно-предавно Генделев оставил и отставил не столько Россию Брежнева, сколько Ленинград Бродского. Чтобы не прохлаждаться в его неотступной тени, чем, собственно, и ублажалась ленинградская послебродская поэзия, – Генделев выбрал дикое необъезженное солнце Палестины.
Найти себе место под таким солнцем – значит остановить его. И Генделев это сделал.
Как поэт Генделев не обязан Израилю – государству, культуре, народу – абсолютно ничем, но: как поэт – обязан абсолютно всем самому факту его существования. Чистая феноменология, без стройматериала и стропил языка, традиции, преданий.
Другого такого примера я не знаю ни в русской, ни в мировой поэзии.
Генделев не принадлежит Израилю – зато Израиль принадлежит ему по праву завоевателя.
Израиль с козырным тузом Иерусалима в руках стал первым пространством, распахнувшим перед Генделевым другое измерение времени.
Второе открыла война, первая Ливанская… По ее следам начали пасьянсом раскладываться территории, не колонизированные ни русским штыком, ни русским пером: Междуречье с приложением штабной карты рая, Тигр, Сидон, Вавилон, Дамур…
Нет, не историческая и даже не доисторическая родина, вообще – не история, но: околоплодные воды, в которых эмбрион истории вызревает, чтобы потом с ней умереть: «Отхлыньте каменные воды от ледяных брегов реки где бывшие сидят народы посмертно свесив языки».
Из похода на ту сторону реки (Литани, времени – все равно) в качестве боевого трофея, как добытую в бою полонянку, Генделев вывез главную достопримечательность и гордость здешних мест – Бога. Он же Элохим, он же Адонай, он же Аллах, короче: Господь.
И с Ним Генделев больше не расстается.
Что это? Вера? – прочерк. Атеизм? – дешевка. Богоборчество? Не в счет: XIX век, романтики – безграмотно. Уместнее прочего формула Борхеса: «Я в Бога не верю, но очень им интересуюсь».
В пересчете на Генделева необходимо уточнение: «только им интересуюсь». Он – не лирический герой, не – Боже упаси! – alter ego, не сотрапезник в диалоге, не божественное «ты», собеседующее с человеческим «я», не «мать всех метафор» или «отец всех тропов», как выразились бы арабы на своем шербетном поэтическом щебете. Нет, Он – оппонент, противник, соперник.
У Генделева такое же сопротивление поэтике Вседержителя, как поэтике Бродского, Пастернака, а напоследок – и Мандельштама. Только еще более неукротимое и жестоковыйное, пропорционально мощи и популярности творца.
«…И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог, что свет хорош».
Вот вам не «Бродский, хуй уродский» (всегда коробило), – тут такой фаллос, что похлеще всякого логоса.
Верно и обратное: «И отделил Бог свет от тьмы и увидел Бог, что это хорошо».
А Генделев в ответ: нет, не хорошо, потому что не получилось, потому что: «тьма это тьма а не где-то заблудший огонь повтори: не свет не отсутствие света и не ожиданье зари».
Или: «…есть война не мир обратный но мир в котором все как есть и будет дале и доколе…»
Или: «О не объяснится несчастье отсутствием счастья, отнюдь…»
По генделевской подсказке ряд продолжается естественно и необходимо: зло – это зло, а не отсутствие добра и не его ожидание, а смерть – это не жизни мир обратный, а мир, в котором все как есть.
Мадам, да он бретер, мадам! Не упустит случая, чтобы не бросить боксерскую перчатку в каждое из первых трех лиц пресвятой монотеистической троицы – иудаизм, христианство, ислам… Смотри: «Спор Михаэля бен Шмуэля из Иерусалима с Господом Богом нашим…» в книге «Любовь война и смерть в воспоминаниях современника», страницы со 126-й по 136-ю читаются справа налево…
И на общее всем трем лицам выражение тоже замахнулся: «Я верил бы в бессмертие души да две метафоры перегружают строчку…»
Генделевскими занятиями теологией еще предстоит заняться всерьез и подробно, они куда неотложнее «Занятий философией» Пастернака, потому что актуальнее. Как и вообще теология актуальнее философии, и ходить ей у теологии в служанках.
…Можно ли представить себе, чтобы, скажем, Первая мировая война предшествовала Троянской?..
Можно, а в истории времени, по Генделеву, даже необходимо: ведь у него первая Ливанская случилась вначале, а лермонтовская чеченская – потом, а то и вследствие…
Из русской провинциальной глубинки XIX века, из исторического арьергарда чеченская война вырвалась на оперативный простор, в авангард XXI века. Потому что: джихад. Потому что: Аллах Акбар.
Время больше нельзя сверять ни по Гринвичу, ни по Гамлету – оно не вывернуло сустав. Что сустав? Вправить его обратно – пустяковая работа для полкового лекаря, каким и был на войне Генделев. Но в Ливане, в «садах Аллаха», он наступил на время, свернувшееся удавом: то кольца, близкие к хвосту, перемещаются к голове, то головные ползут обратно…
