того и этого противостояния.
7не плачьте пери! молокомне кормят змея на душене плачьте Мэринe о комуже не стоит петь рыдать стихи и плакать <…>(Г 42)Пери, Мэри: Пери приходит в литературу из Томаса Мура в переводе Жуковского («Пери и ангел»). Уже у Пушкина Мери и есть пери: «Можно краше быть Мери, / Краше Мери моей, / Этой маленькой пери, / Но нельзя быть милей» («Из Barry Cornwall»)[116]. У самого Лермонтова: «Послушай, моя пери» (VI, 220), – обращается Печорин к Бэле в понятных ее народу терминах; лежащая в гробу Тамара («Демон») «Как пери спящая мила» (IV, 213). Мандельштамовская «ангел Мэри» – эхо сразу «Пери и ангела» Жуковского-Мура и пушкинской Мери. Двусмысленное «не о ком» вместо более естественного «ни о ком» подчеркивает уже намеченные «нечеловеческие» свойства героя.
<…>под Валериком фейерверкнад офицериком салюта смерть что смертьоналицоего лизала как собака.(Г 42)«Под Валериком фейерверк» был бы опрометчивым – поскольку результатом русского наступления в 1840 году было общее восстание Большой и Малой Чечни; вскоре началось контрнаступление горцев, и на три года русская армия была оттеснена на север, а линия русских крепостей на восточном берегу Черного моря разрушена. Только в 1847 году, после назначения наместника графа М. С. Воронцова, русские вновь начали успешно наступать; война на Кавказе продолжалась до 1859 года – до сдачи Шамиля. Над «Валериком» же фейерверк будет вечно сиять в русской литературной памяти.
Собака в финале завершает цепочку: «младой опальный волкодав» и «вцепившийся, как бультерьер, в хребет Кавказу». Тут закругляется кольцевое построение: вначале говорится, что поэт – дитя смерти, смерть его вскармливает: «вспоила смерть его строку / железным ржавым молоком / не отпускала от груди / не / удержала» (40) – а в конце она приходит к своему вернувшемуся дитяти, лизать своего щенка.
Петр Криксунов
Пунктир о Генделеве
Памяти Майи Каганской
Некоторые соображения о стихах Михаила Генделева я решил записать «пунктиром»: в виде набора цитат, объединенных логическими связками – как можно более краткими и динамичными. В теперь уже далеком 2000 году вышла в Израиле на иврите 80-страничная книжка моих переводов из Генделева – «Хаг» («Праздник»). Ее появлению предшествовали годы работы с автором. Мы обсуждали по многу раз каждое стихотворение, его контекст, возможные варианты перевода. Некоторые итоги этих обсуждений, переводческой работы и моих последующих размышлений о текстах и поэтике Генделева и предлагаются ныне вниманию читателя.
I«Пух» в стихотворении Генделева «Романс “Ностальгия”»Немедленно возникает вопрос: ностальгия – по чему? Или – по кому? Ответ мы получаем далеко не сразу.
Приведу только часть стихотворения. Здесь настойчиво повторяется слово пух:
И вода отпускает на сушунаигравшись телапусти!по домаммою душумертвецов своих отвеститополиный вам пух красавцыклимат континентальный сухв отлетающем парке царскомпухземляпо краям лица вам!ипод ягелемтоже – пух!Этими строками уже занималась Майя Каганская, но жанр некролога не позволил ей войти в детали:
«Тополиный пух и старинное русское напутствие усопшему: “да будет земля тебе пухом” сопрягает Генделев в одном из ранних воспоминаний о родном городе, устланном тополиным пухом мраморно-гранитном гнезде русских поэтов: “тополиный вам пух красавцы <…> пух / земля / по краям лица…”
Срочный перевод общеязыковой идиомы в приватную поэтическую речь – это уже росчерк зрелого Генделева. Не язык, а речь, не Россия – русские поэты»[117].
Итак: ностальгия по русским поэтам, от Пушкина до Мандельштама. Где бы они ни находились: от Царскосельского парка, заметаемого пухом знаменитых тополей, до ГУЛАГа, где – ягель (олений мох).
Парономастический намек на Пушкина можно расслышать и в самом троекратном упоминании пуха. И юные бачки у него такие же, «по краям лица», и пахнет безвременной смертью от этой юности. У самого Пушкина слово пух в этом значении встречается дважды, причем в знаменитых текстах:
Не только первый пух ланитДа русы кудри молодые,Порой и старца строгий вид,Рубцы чела, власы седыеВ воображенье красотыВлагают страстные мечты.(«Полтава», 1828, опубл. 1829)…Любезный сердцу и очам,Как вешний цвет едва развитый,Последний имени векамНе передал. Его ланитыПух первый нежно отенял;Восторг в очах его сиял;Страстей неопытная силаКипела в сердце молодом…И грустный взор остановилаЦарица гордая на нем.(«Клеопатра», ред. 1828)В первом из этих двух отрывков еще не оперившаяся юность, почти
