Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология

доминируют магистральные темы его поэзии: драматическая внутренняя раздвоенность и сопровождающая ее абсолютная (и взаимная!) некоммуникабельность по отношению к историческим современникам, то есть провидение (или провокация) грядущего остракизма. Уязвленная душа строится как диалог между поэтом и его «другом» – воображаемым, а может быть, и реальным собеседником, демонстрирующий полную экзистенциальную глухоту последнего.

Строфа 1. В ориг. – семантический параллелизм: «поэзия – радость», «тревога – страдание». Внутренний дискомфорт автора не только подчеркнут метрическими и синтаксическими средствами, но и драматически демонстративен: функции сказуемых в «зеркальных» (грамм. и синтаксич. симметричных строках двустиший-байтов) выполняют отглаг. прилагательные, производные от глаг. страдат. залога. В 1-м байте синонимическая смысловая близость глаг. («подталкивать, толкать») как бы демонстрирует и подтверждает неумолимость судьбы. Букв.: «Поэзию мою толкает (и в то же время – подталкивает, стимулирует) моя тревога, и радость мою теснит (и – вызывает, стремит) страданье мое». Эти две строки и следующая за ними соответствуют двустишию из гораздо более позднего стихотворения Уходя из Сарагосы: «как весел я в дни беды, / как плачу в победы дни…» Подобный параллелизм и аннигилирование первоначальных смыслов наблюдаем и у литературных предтеч Гвироля, и – особенно – у средневековых поэтов последующих поколений (ср. Балладу поэтического состязания в Блуа Вийона).

Ст. 2. Букв.: «И когда веселюсь – оплакивает сердце мое душу мою (живую), сорванную с меня (как цветок, как плод с дерева)». Неоплатоническое мировоззрение автора Источника жизни явлено и в этом юношеском его стихотворении, где душа подразделяется, соответственно понижающимся ступеням божественной эманации, на три уровня: на разумную, животную (здесь – «живую») и растительную. По-видимому, лишь животная душа (хотя возможно, что источником послужил 3-й стих 143-го псалма: «Ибо преследовал враг (т. е. – «я сам») душу мою, в землю втоптал живую мою, заключил меня во тьму, словно мертвого…») может быть «алчущей» – толкать на грех, за который платят жизнью, но избежать которого невозможно, ведь он – в природе человека.

Ст. 3. «…сыну ли десяти и шести» – Гвироль, чье поэтическое мастерство столь органично, мог бы уложить в размер и просто «…шестнадцатилетнему». Не исключено, что это словосочетание предполагает неизвестную нам мистическую трактовку этих чисел.

Ст. 3–4. В ориг. – непереводимая пассивная грамматическая конструкция: «…сыну ли десяти и шести… дoлжно бы продолжаться в детстве – румяном, розовощеком…» «Друг» – собеседник подтверждает, что поэт – не хозяин своей судьбы, но другу это представляется совершенно естественным, посему он не только не доискивается до онтологических причин пассивности перед роком, но даже не догадывается об их существовании.

Ст. 5. В своем ответе поэт проясняет мотивы душевного дискомфорта, причиной которого является внутреннее раздвоение. Буквально: «Судило меня сердце с юности моей, и потому душа моя (всегда) подавлена была». Сердце – вместилище разума, чье место на иерархической лестнице эманации выше трех уровней души (см. примечание ко 2-му байту), и потому оно над душой властвует. В 5-м байте – парафраз Кн. Бытия (8:21): «Помысел сердца человека зол с юности его…» Гвироль комментирует: поскольку каждая из предыдущих ступеней лестницы эманации порождает и заключает в себе все последующие, то злой помысел сердца есть помысел греховной животной души, в то время как царящий в сердце Разум осуждает и подавляет побуждения души, вплоть до внутреннего раскола.

Ст. 7. В подлиннике речь «друга» не менее подчеркнуто-банальна, но она готовит нас к последующим заключит. аккордам в духе Кн. Иова: «друг» все же уразумел наконец, что с поэтом «что-то не так»; и потому с его, «друга», точки зрения, поэту следует прекратить метаться, онеметь и застыть (дабы избежать заслуженной Божьей кары): «А что проку злиться? Уймись (застынь) и надейся, что для всякой болезни (есть) лекарство» (это лекарство обернется в последнем двустишии чудодейственным, но недостижимым Гилеадским бальзамом).

Ст. 8. Букв.: «Что пользы оплакивать беду, что пользы в пролитых слезах?» В пер. введен троп «слезами политые рукава», расхожий в совр. Гвиролю и опосредованной араб. поэтике. Ср. аль-Мутанабби – «мокрые от слез полы халата».

Фонетико-лексический и интонационный строй 8-й и 9-й строф ориентирован на Кн. Иова (15:3): «…и отвечал Элифаз (один из «друзей» Иова)… и сказал: Ответит ли мудрец знаниям ветреным… возражая словами бесполезными, речью, в которой проку нет?»

Ст. 9. У Гвироля нет «бичевы страданий». Поэт Абу-ль-Ала аль-Маарри, близкий к философской школе «Чистых братьев», ввел этот троп, и позднее он стал расхожим, потому и использован в пер. Букв. 9-я строфа звучит так: «Но на что мне надеяться еще, и как долго – ведь все еще день, и время не истекло?» Ср. Иов 6:11: «Чтo за сила у меня, чтоб надеялся я, и чтo за долголетие мое, чтобы удержался я?» Гнетущая риторика этого вопроса разряжается болезненным апофеозом следующей строфы:

Ст. 10. (букв.): «Ведь не дождавшись гилеадского бальзама умрет тот (человек) больной, чья душа поражена (увечна, заражена)». Гилеадский бальзам упомянут еще в Кн. Бытия (37:25). По преданию, он обладал чудодейственными целебными свойствами. В оригинале лишь в последней строке поэт говорит о себе в третьем лице, как бы со стороны, – быть может, потому, что уже «сошел со сцены»; а может быть, и затем, чтобы подчеркнуть внеперсональный трагизм человеческой судьбы вообще.

Леви Ицхак из Бердичева. Гутен морген…

Пер. впервые в сост. статьи Генделева …Война, говорите? (Вести-2 (Тель-Авив), 1995, 7 дек. С. 5).