Что «и…», при кажущейся очевидности, чуть не стало причиной крупной ссоры. Потому что я предлагал осуществить дефецирующему субъекту калабахой по чану укоризну, а потом сдать полиции, а Автобусов настаивал на неизмеримо более пышном мщении в традиции Гая Цезаревича Калигулы: калабаха – само собой (это святое!), засим реанимация, допрос («зачем, мол, так поступаешь, читатель?»), затем товарищеский суд Линча с участием соседа Бузагло и прессы, а после показательного процесса – приговорить врага народа к ежедневному никайону парадной – пожизненно.
– Ты ищешь легких путей! – кричал, весь вспотев, Автобусов. – Ты забыл про воображения полет! Сашу Ульянова повесили за шею, а он совершил несоизмеримо меньшее преступление – разве он клал под дверью Эрмитажа, который в переводе с французского всего лишь «уединенный уголок»? А? Апостола Андрея распяли на косом кресте, с Мани – содрали кожу, Берию расстреляли – а они и двери-то твоей не видали, обходя стороной! А?! Кого жалеешь, за кого заступаешься?! Гуманитарий! Да так они все начнут гадить под нашими порогами. Нет! Нет и нет! Но пасаран. Ни разу чтоб не пасаран. И детям чтоб своим завещал – не пасаран под дверью музей-мансарды!
На шум пришел Бузагло.
– Русские, – сказал он. – О чем кричите? – сказал он. – Балаган. Сначала делаете каки на общественной лестнице, потом кричите, русские… Что, у вас в России нет туалетов? Вот приехали сюда, здесь не как в России, здесь культура, здесь есть туалеты. Барух ха-Шем. Так идите, как положено хорошим евреям, – в туалет и там кричите.
Бузагло неодобрительно втянул мохнатыми дырами ноздрей амбре «лесной фиалки» и, приняв нашу обалделость за безответность, с удовольствием продолжил, нагнетая назидательность.
– Или! – сказал он. – Или – возвращайтесь домой, в Русию, ялла. Со своими скрипками, криком и обычаем делать в общественном месте – на лестнице, причем не пользуясь ньяр туалет. Я пользуюсь ньяр туалет, – похвастался он.
– Мы все пользуемся, – сказал Автобусов.
– Мало пользуетесь, – произнес Бузагло. – Я что-то не видел, – добавил он с убийственной иронией.
– Пошел вон, адон Бузагло! Пожалуйста, – сказал я.
Русофоб ушел.
– А ведь действительно, – задумчиво протянул Автобусов, когда мы остались одни. И расстроился. На лбу кабальеро появилась морщина, еле на нем помещаясь. – Может быть, все-таки «он» – это животное? Раз без туалетной бумаги?
Автобусов живет у меня. Днем он сонно бродит в моем халате, с посетителями строг, немногословен. Любит поиграть с компьютером и посоветовать, какой галстук надеть к какому жилету. Спит он чутко, поводя острыми ушами, крепко прижимая к себе суковатую дубину, щекой прильнув к выходной двери.
Случайно забредший с неделю назад на лестницу наш региональный кот мяучит заикаясь – после возникновения в озаренном дверном пролете демона смерти в моей пижаме, с фосфоресцирующими – желтого пламени – глазами, со взметенной калабахой, опустившейся с грохотом в миллиметре от его усов… Еще трагичнее сложилась судьба одного молодого способного стихотворца, намеревавшегося в полчетвертого ночи завернуть ко мне на огонек на предмет почитать свое, принять душ и занять немного денег. Жить будет, говорят врачи отделения реабилитации, а вот свистеть – уже нет.
И совсем все скверно обернулось с имевшим неосторожность прилететь ночным самолетом из Рабата, где он навещал золовку свою Бузаглу, соседом моим Бузагло, которого я не успел предупредить.
– Что ж, на войне как на войне, – сказал Автобусов. – Хотя, что характерно, – ведь раньше ни слова не мог прочесть по-русски.
Эссе
Литературный пасьянс русского израиля
В Израиле не менее полутораста литераторов, с той или иной степенью профессионализма пишущих по-русски и, с той или иной убедительностью, определяющих себя как писателей. Заведена секция русскоязычных писателей при Федерации писателей Израиля, которая секция, таким образом, опровергает (с моей точки зрения, несколько огульно) графоманский и подтверждает официальный писательский статус бывших россиян. Как бы там ни было – пишут по-русски на Земле обетованной. Написали. Издали. Продали – что, худо-бедно свидетельствует о том, что труды наши прочтены. Зачем и для кого написаны эти книги? Какая действительность брезжит за кириллицей текстов? Что это за нерусская литература на русском языке? Литература беспрецедентная (как, впрочем, и сам Израиль). Что такое русскоязычная литература Израиля? Существует ли она?
Отнюдь не академический интерес движет мною, ибо вопросы не отвлеченны, и за терминологией определений стоят серьезные, а нередко и трагические реалии писательских судеб.
Современная русская литература может быть представлена двумя моделями: литература подцензурная (А. Битов и В. Кочетов при таком раскладе одинаково представительны) и литература вольная, которая, в свою очередь, явлена Самиздатом, Тамиздатом (В. Ерофеев и опять-таки А. Битов) и собственно эмигрантской литературой, т. е. литературой, созданной в эмиграции (Солженицын, Лимонов и т. д.). Русская литература творится
