времени совсем не оставалось. Она постоянно сидела в офисе. Стефани ждала от демократов, если не капитуляции, то, по крайней мере, переговоров, каких-то уступок. Доводы сенатора Бертрама были доходчивыми и взвешенными. Он не настаивал на отделении, он философствовал.
Послышались ещё хлопки петард. Зазвенела сигнализация на нескольких машинах. За этим последовало нервное гудение клаксонов. Город находился в осаде, она не слышала этих звуков с самого детства, проведенного в Оклахоме. То было предупреждение о торнадо. Но здесь небо было чистым, да и не было в столице систем предупреждения о торнадо.
— Включена сеть аварийного предупреждения — сообщила машина.
Изо всех колонок одновременно раздался писк, затем мужской голос сказал:
— Работает сеть аварийного предупреждения! Работает сеть аварийного предупреждения! Это не учебная тревога!
Затем уже другой голос произнес:
— Всем немедленно пройти в убежища! Если вы можете добраться до противорадиационного убежища, сделайте это немедленно. В центральном районе расположено несколько убежищ. Если ближайшее убежище для вас недоступно, ищите укрытие в подвалах. Президент объявил военное положение. Не покидайте зданий.
— Какого хрена..? — воскликнула Стефани.
— Работает сеть аварийного предупреждения… — сообщение пошло по второму кругу и Стефани выключила радио. Люди выбегали из машин, торопились вниз по улице. Вне её машины царил хаос. Она не могла бросить машину. Не могла.
Она продолжала сидеть, пока мимо нее бежали кричащие люди. Когда в небе зажглось второе солнце, она ослепла, но не успела этого осознать, потому что была сметена вместе с машиной ударной волной. Последней её мыслью были слова: «Твою ж мать!»
Эй Вонг поднималась домой напуганная и смущенная. Учителя собрали всех в актовом зале и сказали, что сегодня занятий не будет. Что можно идти по домам. Учителя никогда такого раньше не говорили. Отец рассердится.
Сан-Франциско был холодным серым городом, даже по утрам тут стоял туман. Учителя ничего не стали объяснять, они выглядели напуганными, словно хотели сейчас оказаться в другом месте. Эй хотела остаться после учебы и позаниматься. Через две недели у неё концерт, а она была совсем не готова.
Отец отдал её в лучшую частную школу, и он будет очень недоволен, если она придет слишком рано. Но, может, он не узнает, может, бабушка не расскажет ему. Но она знала, что будет иначе. Отец вернется с работы уставший и, как всегда, отстраненный и холодный. Она уже даже чувствовала его недовольный взгляд. Она постоянно разочаровывала его, в основном, потому, что была девочкой. Он хотел сына и ей казалось, он никогда не простит того, что у него родилась дочь.
Эй не знала, что творится вокруг, и, в свете того, что ждало её дома, её это не особо и волновало. Она слышала обрывки разговоров одноклассников. Она слышала, что Вашингтон подвергся нападению, что началась война. Но Эй никогда не интересовалась политикой, не следила за новостями, вместо этого, у нее в голове звучала музыка. Эта музыка заглушала шум внешнего мира, разговоры одноклассников, речи учителей.
Эй было семнадцать и она была очень талантливой девушкой. Скоро она поступит в Джульард[12] и обретет свободу. Будет жить отдельно. Её будут окружать такие же серьезные и одаренные люди, как она сама. Ей не придется чувствовать себя изгоем, непрекращающийся концерт в её душе уже никогда не стихнет. Она сможет создавать величественные шедевры, и отец, наконец, сможет гордиться ей. Она сможет дотянуться до людских сердец, заставить их прочувствовать. Она ещё ни разу не целовалась и считала злой иронией то, что её имя означало «любовь». Её любовью была музыка. У неё ещё будет время на отношения, когда она повзрослеет. Когда сделает всё, что хотела.
Она не слышала звука приближающейся ракеты. Даже, если и слышала, музыка внутри заглушила этот звук. В одно мгновение она шла домой, отгородившись от всего мира музыкой, с тяжелым, полным книжек, рюкзаком за спиной, одетая в синюю клетчатую юбку, а в следующее, она уже взмыла в воздух, объятая пламенем. Музыка стихла, осталась лишь тишина.
Леон Смит решил сделать перерыв. Весь день он провел с электропилой в руках, равняя деревья на аллеях богатеев. Руки тряслись, а лицо сильно обветрилось. Он рвал задницу, работая шесть дней в неделю, но всё равно, с трудом мог прокормить детей и оплатить все счета. А здесь, на бульваре Белль Мид жили богатеи, чьи предки, скорее всего, были рабовладельцами, которые самого Леона, наверное, до сих пор считали своей собственностью. Они расхаживали по своим уставленным колоннами особнякам, в компании ухоженных белых жен, а вокруг суетилась прислуга. Он никогда не сталкивался с расизмом, пока не переехал в Нэшвилл и не начал работать на богатых белых.
Он вырос в Гарлеме[13] и всю жизнь был окружен черными парнями. В церкви, в школе, в магазинах, на игровой площадке — повсюду только черные. Он четыре года прослужил в армии, но никогда не испытывал… ничего такого. Что люди считали тебя каким-то ущербным. Что он никогда не был достаточно хорош, что бы ни делал.
Он следил за новостями, смотрел трансляции в сети, обсуждал происходящее с друзьями и сослуживцами. В армии он был окружен белыми, черными, латиноамериканцами, азиатами и никому до этого не было никакого дела. Он знал, что расизм существовал, но, в отличие от многих своих друзей, никогда с
