…Мокрым московским вечером он встречал ее в центре зала на Ясенево. Предложил пойти в японский ресторанчик, куда они часто ходили с начала зимы. Она долго молчала, не двигаясь с места… Когда сотый состав пронесся мимо, оставив ветер пассажирам, Лена громко и четко произнесла:
– Прости, я больше так не могу.
Она сказала это так, как не репетировала все последние дни. Но слова есть слова, от интонации суть меняется редко.
– Ну, любимая, не начинай…
– Я…
Поезд в сторону центра заглушил все, в чем пытались убедить друг друга двое. Впрочем, без слов было понятно – это конец.
Лена лично удалила свой номер из его телефона, как он не сопротивлялся, силой отталкивая ее руку из переднего кармана своих джинс.
– Я уйду из соцсетей. Адреса моего не знаешь – это хорошо. Не провожай до выхода. Прости. Сам виноват. – Девушка по-прежнему говорила не своим голосом, но очень понятно.
Через минуту она растворилась в пассажирском потоке и в его слезах.
…На протяжении двух месяцев с той последней встречи Слава открывал лишь одну книгу – «Песнь Песней». Знал наизусть все главы о непознаваемой многими Любви. О Любви, которая льется на людей и от которой люди закрываются зонтами. Глуп тот, кто прячется от дождя. Все что с неба – все от Любви.
«Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю…» – повторял он в своей небольшой, к тому времени уже одинокой квартирке с видом на Ботанический сад. И каждый раз ему хотелось напиться вином и обломать зубы о кислые яблоки. Или заглатывать их целиком, чтобы они изнутри теребили ссадины сердца.
Читал Оломонов и классику. Что там у Пастернака о грехе и любви? Вот полюбил Юрий Лару, изменил жене, хотя долго не позволял себе думать даже об этом, а потом еще третья у Живаго была… Почему изменил с Ларой? Ради чего? И не страсти одной поддался доктор. Нет, он слишком хорошо знал подноготную страсти – навидался. Ради чего-то иного Живаго выбрал жизнь по любви. Может, он понял, что идти против любви – это идти против Бога? Сам Бог дал ему эту любовь. Да, плотскую. Но любовь. Грязному человеку на земле только такую, пожалуй, и можно ощутить.
А что если, выбирая земную любовь, человек изменяет Любви небесной? Живаго у Пастернака два раза изменил – от жены ушел и от Лары отказался. Первый грех искупил, на второй не хватило сил. «…Ступил со ступеньки стоящего трамвая на мостовую, сделал шаг, другой, третий, рухнул на камни и больше не вставал». Зачем вставать, когда любовь потеряна…
А если человек на земле любовь сохранить не может, то как же он на небе безграничную ее вынесет?
Все эти вопросы горячим воском прижигали душевные коросты – становилось невыносимо… По ночам Слава снова и снова подрывался с постели, бежал к воде и поедал яблоки… без остатков.
Однажды – на закате зимы – юрист Оломонов гулял по старым московским переулкам. Заходил в кофейни, в книжные магазины, в антикварные лавки. Чего хотел и что искал – он даже не задавался этими вопросами. Он просто существовал на фоне любимого города и его людей, как покалеченный муравей, нечаянно забредший на цветастую скатерть. Кто бы пожалел, прихлопнул бы.
В букинистическом на Камергерском Слава листал раритетный «Новый журнал» за 1945 год. Страницы дышали на него запахом несколько раз промокшей и столько же раз полинявшей бумаги, разбавленной дорогим парфюмом. «Кому принадлежал этот журнал? Кто листал его? Чью, быть может, судьбу изменили эти строки?» …
Вдруг где-то сбоку запели большие деревянные старинные часы. Мелодию Слава узнал с первой ноты – тридцать шестой «Менуэт». Несколько волос выцвели мгновенно – он почувствовал это, что-то оборвалось и внутри, губы задрожали. Плачущей статуей он дослушивал последние ноты своего терпения.
…Электрички метро разгоняли спертый воздух, хлопали дверьми и подгоняли изнеможенных пассажиров бодрыми криками машинистов.
Слава был уверен, что дождется ту, ради которой пришел. День ждать. Два ждать. Хоть триста дней. Глупо искать спичку в горящем здании. Но другого выхода нет. Созерцал бесконечность человеческих тел, молился на потолок, ежился от сквозняка, глох от скрежета поездов…
…Но вот открылись двери тысячного вагона. И среди безликих голов замелькал синий берет…
«Следующая станция Новоясеневская». Равнодушный женский голос сменился шипеньем и громом…
Она прошла, не заметив, как он упал спиной на деревянную скамью.
– Молодой человек! – побежала к обмякшему пассажиру старушка в спортивной шапочке и, не дождавшись ответа, коснулась его руки. Серый шарф шелком съехал с запястья.
– Господи… – вздрогнула женщина.
Вместе с ней вздрогнула станция. Кто-то в белом пролетел над головами и нырнул в туннель вслед за ветром.
Катя, дочь прохожего
…Мне было пять лет, маленькая, белесая, с глазами-планетами, такими же голубыми, носик при этом маленький, кнопка… Но я не о себе, не о том, как выглядела…
