негативно алкоголь влиял на его организм. В таком состоянии он начинал что-то мурлыкать себе под нос, а порой распевал еврейские псалмы.
Я научил их играть в домино. Сначала имел одного партнера в лице Поплавского, а вскоре приобщился Каспрович, и так втроем мы играли часами. Со временем образовалась вокруг нас галерея болельщиков, которая жадно следила за ходом игры, бросая столь остроумные замечания и советы, что все от смеха сотрясалось».
Каспрович прозвал любителей домино доминиканами, и с тех пор их собрания стали называться Клубом доминиканцев. Ставки в их играх были маленькие, но однажды Каспрович предложил весь выигрыш складывать в банку на Мыхальчаковский фонд. Где-то там на улице Святой Софии неподалеку от дома Каспровича жила очень бедная старушка, вдова сапожника Мыхальчака. Ей нечего было есть, и она ходила в лохмотьях. И вот, собрав еженедельно несколько гульденов, Каспрович относил их старушке.
Зигмунт Василевский писал, что игра в домино переродилась в своеобразный наркотик: «Никто из нас, сотрудников редакции «Слова Польского», в пять часов не мог побороть искушение, чтобы не заскочить к Шнайдеру, и обидно было, когда все партии около трех столиков были уже заняты. Злость брала, если именно в это время происходило какое-то политическое собрание — пусть даже речь шла о часе!»
Василевский увековечил для нас этих игроков. К игре с Поплавским и Каспровичем садились профессор Мартин Эрнст, писатель Корнель Макушинский, историк Равита-Гавронский. Больше всего эмоций выплескивалось тогда, когда игроки играли два на два. Горячий Поплавский, игравший в паре с Каспровичем, то и дело вспыхивал и верещал, а бедный Каспрович должен был выслушивать все обиды. Во время игры Поплавский комментировал каждый свой ход самыми разнообразными шутками и прибаутками. Наблюдая за игроками, казалось, нет важнее дела на свете.
Партии домино заканчивалась в семь. Еще минуту дискутировали, обсуждали неудачные ходы, и около восьми уже начинали расходиться, потому что в восемь кофейня закрывалась.
Ян Каспрович тяжело поднимался с плюшевого диванчика, за ним вставали его приятели, и все братство отправлялось напротив, к Полонецкому, владельцу польского книжного магазина и издателю переводов Каспровича. Квадратный, раскоряченный «сын земли», Каспрович становился перед окнами Полонецкого и, обзывая его кровопийцей, шакалом и паном издателем, требовал аванса в счет сборника стихов, который, собственно, готовился к печати. Если книжник отсутствовал или не поддавался на провокацию, тогда шли в магазин Альфреда Альтенберга на ул. Карла Людвика. Там уже не только Каспрович, но и его друзья требовали аванса, потому что Альтенберг издавал достаточно много польских книг, «Библиотеку драматическую» и серию повестей для женщин.
Полученный аванс позволял продолжить вечерние посиделки в погребке Гоффманов или ресторации гостиницы
Жоржа. Здесь Каспрович, заняв место за столиком, часто оглядывался и спрашивал: «А где Стаффятко?», имея в виду выдающегося поэта Леопольда Стаффа. И если того не было в кнайпе, то вся компания тянулась к нему домой и выволакивали его на пьянку, хоть он и очень упирался.
Когда 5 июня 1899 г. Станислав Пшибышевский приехал во Львов, его тоже привели к Шнайдеру, а остановился он у Каспровича.
Кнайпа Шнайдера перебыла до Первой мировой, потом богема перешла в другие кнайпы.
Напоследок стоит упомянуть еще сына последнего владельца кнайпы. Яков Рольляуер, который был германистом и гимназическим учителем, и автором нескольких работ на немецком языке, учась в 1905–1910 гг. в университете, увлекся фольклором. К группе, которую создали студенты, принадлежал также Адам Загорский, автор нескольких уличных песен, книжник и издатель Кароль Юффи. В 1911 г. Рольляуер под псевдонимом Стефан Вендровный издал сборник львовских песен «Поющий пригород», увековечив многие из тех песен, которые вы найдете в моей книге.
Интересно, что батярам идея распечатки их песен очень понравилась и вызвала гнев, что их «высмеивают по кабаритам». Никак им не верилось, что это должно быть напечатано «на фест».
У Шнайдера любили выставлять на продажу свои картины львовские художники. Здесь была своеобразная биржа художников, потому что приходили не только желающие приобрести картину, но и столяры, которые изготовляли рамы. И часто можно было услышать такой заказ пана рамщика:
— Имеете, пан, тут все. И полотно, новых три кисточки, краски, подрамник, рамы. И все. Пану ничего не остается, как нарисовать… Вот здесь должна быть одалиска турецкая, тут — караван в пустыне, тут — гарем султанский. И все.
«Штука»
Открылась в январе 1909 г. на ул. Театральной, 10, в доме, где на балконе изображены каменные Венера и Марс. Ее украсил сецессийными фресками Феликс Вигживальский.
Для того чтобы попасть в кофейню, надо было подняться по лестнице на второй этаж, и там, среди мрака старосветского дома можно было увидеть сверкающее светом название — «Кофейня Штука» (то есть «Искусство»). Основал ее пан, сделавший плохой бизнес на художниках и поэтах краковских и приехавший во Львов, чтобы повторить то же самое. Человек, имеющий такое грозное имя — Фердинанд Турлинский, — был маленьким, худым, поседевшим типом с засушенной улыбкой и напоминал мумию.
