Где во Львове что ели
Утро львовянина начиналось с кофе с булочкой «кайзеркой», но если кому-то лень было самому кофе варить, он шел на кофе в элегантные покои для завтраков «Закопане» Антония Моора на ул. Академической, 24 (в ноябре 1934 г. Моор обанкротился, а 17 июня 1936 г. покончил с собой) или в первую молочарню Марии Комуницкой-Рапальской, которая славилась издавна изысканным сельским кофе, кофе замороженным, молоком, шоколадами, мороженым, медом и домашним печеньем. После Первой мировой здесь разместился покой «Поморянка» Яна Гурняка, где готовили очень вкусно и недорого.
Около двенадцати шли на селедочку со сметаной или печеночку с лучком к Теличковой на ул. Академическую или на знаменитые флячки к Нафтуле на Трибунальскую, в обед выбор был еще больше. Жареные колбаски на вилке («раз на виделец») подавали в забегаловке пани Гараковой, где к столам были примотаны цепочками мерки на водку — каждый мог удостовериться, не обманули ли его. У армянина Агопсовича лакомились козлиным мясом, которое львовянин И. Никорович воспел в стихах.
В частных кнайпочках на обед подавали тминный суп, а после него кармонадли — телячьи биточки, обкатанные в булке. Кармонадли ели, держа их пальцами за кость, которую намеренно с этой целью оставляли в мясе. В ресторане Дорфмана возле театра лакомились прочими вкусностями — гусиной попкой, совершенно кошерной.
Подобные этому локали принято было во Львове называть «покоями сняданёвыми», или «покоями для завтраков».
Хотя можно было там не только пообедать, но и наслаждаться ромом или бургундским. Среди мужчин был обычай потребления крепко сдобренных изысканных поздних завтраков в особых покоях, находившихся в ресторанах или позади деликатесных магазинов. Современники вспоминают эти «покои сняданёвые» как явление исключительно львовское.
Эти покои были тесно связаны с молочными и мясными заведениями, а потому и рекламировали очень конкретные изделия. Выглядели они довольно скромно, хотя и имели постоянных отборных клиентов. Поскольку попасть в такие покои можно было только пройдя магазин деликатесов, это было причиной того, что проникнуть туда мог далеко не каждый.
В отличие от элегантных кофеен, которые создавали слишком официальное настроение, в покоях господствовали отношения, как тогда говорили, фамильярные, а настроение было действительно домашнее. Во многих подобных локалях подавали посетителям холодные закуски, в других можно было получить и горячее. Обслуживание было разнообразным, это могли быть жена или дети хозяина, а иногда и официанты. В отдельных таких покоях существовал обычай, что посетитель, как и в частном доме, здоровался со всеми присутствующими, а незнакомым представлялся. В других царили такие же обычаи, как и в ресторанах, и только кивком головы приветствовали знакомых, сидевших за соседними столиками.
Еще одна существенная разница между кофейней и покоями для завтраков заключалась в том, что последние можно было посетить в обществе собственной жены или дочерей, тогда как в кофейни приходили в основном одни мужчины.
Интерьер покоев для завтраков преимущественно отмечался скромностью. И только в комфортабельных заведениях на полу лежали дорогие ковры, на стенах висели зеркала и картины, вилки были из серебра, а блюда подавались в фаянсовых или фарфоровых тарелках и блюдах.
В покоях для завтраков, как их называли, молочарнях, подавали почти исключительно молочные изделия и блюда. Но это не значит, что сходились туда исключительно только старшие паны и дамы, которым уже тяжело переваривать копченое. Молочарни часто становились местом встреч и для актеров, художников и журналистов, потому что сами знаете, как бывает утром, когда голова гудит, а душа ничего так не желает, как холодного студенистого кисляка.
Летом завсегдатаи покоев могли наслаждаться за столиками на тротуарах под полотняными крышами.
Покоев для завтраков во Львове было тьма. Только в окрестностях ул. Академической их несколько. Кроме двух учреждений пани Теличковой под № 6 (в начале века принадлежал Иосифу Пясецкому) и № 12, напротив уважаемых кофеен «Ромы» и «Шкоцкой» находился «Папа Сприцер», куда заходили студенты старого университета (на Грушевского) на пиво — именно львовское, потому что старый Сприцер другого не признавал. На его заведении даже висел старинный плакат, на котором изображен толстый пьяница в поддевке, а ниже надпись:
